Мастера детектива. Выпуск 10

Одним из ключей в связке он открыл дверцу. Бросив саквояж на заднее сиденье, он двинул машину вверх по пологим неровным склонам, выехал на эксетерское шоссе, миновал полутемную станцию в Эггсфорде и поехал по узкой дороге, оставив справа реку Тау. Гримстер вел машину, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, — хладнокровный, мрачный человек, ждущий облегчения, а пока оно не пришло — не нуждающийся ни в памяти, ни в сочувствии. Поэтому он ехал быстро, знал точно, куда направляется, все возможные способы скрыться были давно продуманы, и ему оставалось лишь действовать. Он гнал машину, словно она была лошадью, которую можно пришпорить, мчался стремглав сквозь ночь по мокрой от дождя дороге. Он не терял надежды на облегчение, которого ждал и которое, он был уверен, или превратит остаток его дней в бесконечную муку и наполнит ночи жуткими снами, или оставит его, наконец, без воспоминаний в желанном одиночестве.

Он до отказа надавил на педаль газа, фары высветили слева опушку темного соснового леса. А впереди на дорогу осторожно, словно жук, выруливал, притушив огни, трактор с дощатым прицепом. Гримстер заметил его за пятьдесят ярдов, увидел, что трактор затормозил, выехав на середину шоссе. Джон хотел перевести «даймлер» в правый ряд, намереваясь объехать неожиданное препятствие. Но, повернув руль, почувствовал, что колеса занесло. Он стал выправлять занос. Он не почувствовал ни страха, ни волнения, потому что во время тренировок он не один час провел на треке. Но теперь — он так и не понял, почему — руки не послушались его. Наверное, потому, что он принял решение слишком быстро, не успев осознать его. Лишь тело, плоть радостно встретили это решение, а через несколько мгновений признал бы и разум.

Тяжелый «даймлер» сильно занесло, отбросило назад, потом развернуло, и он, пробив хлипкое ограждение, пронзая ночь светом фар, помчался под откос. Сквозь кусты и деревья у подножья Гримстер успел разглядеть блеск реки, изогнутые очертания каменного моста выше по течению. А потом машина врезалась в толстенный дуб у самой воды.

Гримстера выбросило через ветровое стекло и ударило о широкий ствол. Он умер мгновенно. Но в последние перед смертью секунды он не увидел ни реки, ни деревьев, не ощутил неотвратимого конца, к которому его привели не случайность и не заранее продуманный замысел. Он снова оказался в номере сэра Джона, услышал слова: «За тебя, сказать по правде, я давно уже расплатился… Всему приходит конец» — и только теперь понял его. В оставшиеся мгновения жизни Гримстер стоял над его трупом, держал в руках две фотографии из конверта. На одной были сняты они с Гаррисоном еще мальчишками, на берегу реки, оба улыбались и держали по рыбине. Эту фотографию сделала его мать, когда они ездили на каникулы в Ирландию. На обороте ее рукой было написано: «Думаю, этот снимок нашего Джонни (он справа) тебе понравится». Чернила выцвели, но почерк Гримстер узнал сразу. Другая фотография была совсем старая: на толстом картоне — его мать в восемнадцать лет. Точно такой же, но увеличенный снимок висел у них в гостиной. Мать была на нем в блузке под самое горло, заколотой маленькой брошкой в виде камеи, рукава на блузке были с буфами. На обороте найденного в конверте снимка еще более выцветшими чернилами, но той же рукой было написано: «Моему дорогому Джону с любовью навсегда, Хильда».

Когда тело Гримстера перенесли в усадьбу, Копплстоун обнаружил эти снимки и уничтожил их. Гримстера, перед тем как увезти на реку, обыскали, поэтому Копплстоун догадывался, что они взяты у сэра Джона, а значит, Гримстер убил своего отца; отца, который не признавал сына, но помогал ему, приблизил к себе, насколько смог, рассчитывал посадить на свое место, направлял и опекал, хотел быть рядом, но так и не нашел в себе сил открыто признать его.

Ведомство все уладило. Сэр Джон умер от сердечного приступа в возрасте пятидесяти девяти лет. Гримстер погиб в автомобильной катастрофе. Сэр Джон получил свою четверть колонки в «Тайме», а Гримстер — абзац в «Вестерн Морнинг Ньюс»…

Узнав об этом, Лили в квартире у миссис Харроуэй поплакала о потерянной любви; горюя, она представила себя стоящей у могилы во всем черном и задумалась, когда удобнее поговорить с миссис Харроуэй о выборе подобающего такому случаю платья. Ее чувства были искренними, но неглубокими. Две ночи она плакала перед сном, зная, что никого больше не полюбит так, как Джонни, подумывала написать его матери и все время повторяла себе, что, как бы там ни было, жизнь должна продолжаться, потому что жить только прошлым нечестно по отношению к мертвым. Две недели она с наслаждением воображала себя героиней трагедии, потом ее встревожило отсутствие месячных, потом она успокоилась — они наступили, но на неделю позже обычного… А потом вновь стала самою собой, прежней Лили с ее несчастными возлюбленными… Сначала Гарри, а после Джонни… бедный Джонни… никто не сможет его по–настоящему заменить, никто и никогда, никогда…

Джон Диксон Карр Три гроба

Первый гроб ЗАГАДКА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

УГРОЗА

Каких только самых невероятных предположений нельзя было услышать, когда речь заходила об убийстве профессора Гримо и еще об одном, происшедшем через некоторое время на Калиостро–стрит. И не без оснований. Те из друзей доктора Фелла, кто любит необыкновенные приключения, вряд ли найдут в перечне расследованных им дел более фантастическое или ужасное. И в одном, и в другом случае преступник должен был быть не только невидимым, но и легче воздуха. Как уверяют свидетели, после первого убийства он исчез в буквальном значении этого слова. Другая жертва пала от его руки посреди улицы, однако прохожие, которые были тогда в разных ее концах, убийцу не видели; не оставил он на снегу и своих следов.

Старший инспектор полиции Хедли никогда, конечно, не верил в домовых и колдунов и был прав. А если и вы не верите в колдовство, то со временем вам все станет понятно. Но кое–кто заинтересовался, не была ли фигура убийцы пустой оболочкой и не окажется ли она без шляпы, черного пальто и невидимой маски, как это описано в известном произведении мистера Герберта Уэллса. Во всяком случае, было в ней что–то жуткое.

Мы говорим «как уверяют свидетели». Но относиться к любым свидетельствам, поскольку они не исходят из вполне надежного источника, следует очень осторожно. А поэтому, чтобы избежать путаницы, надо сразу же сказать читателю, чьим свидетельствам он может верить безоговорочно. Иными словами, необходимо считать, что кто–то говорит правду, ибо иначе не будет никакой тайны, а следовательно, и вообще никакого сюжета.

Вот почему следует иметь в виду, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, рассказывал правдиво по крайней мере о том, что видел сам, ничего не прибавляя и ничего не пропуская. Кроме того, надо иметь в виду, что свидетели с Калиостро–стрит – мистер Шорт, мистер Блэквин и констебль Уизерс – тоже говорили достоверную правду.

Следовательно, одно из событий, предшествовавших преступлению, нуждается в обстоятельном описании. Мы рассказываем о нем по запискам доктора Фелла, с теми важными подробностями, которые ему и старшему инспектору Хедли в свое время сообщил Стюарт Миллз. Событие произошло в задней комнате ресторана «Уорвик» на Мьюзием–стрит в среду, шестого февраля, вечером, за три дня до убийства.

Профессор Шарль Верпе Гримо в Англии прожил около тридцати лет и по–английски говорил без акцента. Хотя он отличался некоторой экспансивностью, особенно когда был возбужден, и привык носить старомодную, с квадратным верхом шляпу и черный галстук шнурком, Гримо во многих отношениях был больший британец, чем его друзья. О его прошлом знали мало. Человек достаточно обеспеченный, он не хотел сидеть без дела и извлекал из этого неплохую прибыль. Профессор Гримо был преподавателем, популярным лектором и писателем. Немного сделав как писатель, он занимал неоплачиваемую должность в Британском музее и имел доступ к рукописям, в которых речь шла, говоря его словами, о «бескорыстном колдовстве». Это бескорыстное колдовство было его пристрастием, на котором он и сколотил капитал. Профессора интересовали любые проявления сверхъестественного – от вампиризма до «черной мессы» в честь дьявола. Он сидел над такими рукописями с детским удовольствием, усмехаясь, время от времени качая головой, и наконец за свое пристрастие получил… пулю в грудь.

Гримо был рассудительный человек с насмешливыми огоньками в глазах. Говорил он быстро, короткими фразами, гортанным голосом и имел привычку беззвучно смеяться, не открывая рта. Роста он был среднего, но отличался могучей грудной клеткой и чрезвычайно большой физической силой. Все, кто жил по соседству с музеем, знали его черную с сединой, коротко подстриженную бороду, его очки, ровную походку маленькими быстрыми шагами, манеру здороваться, порывисто поднимая шляпу или делая широкий взмах зонтиком.

Жил Гримо сразу за углом в крепком старом доме на западной стороне Рассел–сквер. Кроме него, в доме жили его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и нахлебник профессора Дреймен, в прошлом учитель, который теперь присматривал у Гримо за книгами.

Но немногих настоящих друзей профессора Гримо можно было встретить в основанном им своеобразном клубе в ресторане «Уорвик» на Мьюзием–стрит. Члены этого неофициального клуба собирались четыре–пять раз в неделю в заранее заказанной уютной задней комнате ресторана. Хотя комната и не была собственностью клуба, посторонние посетители попадали туда не часто, а кто и попадал, желанным гостем там не был. Чаще всего в клуб заходили суматошный, низенького роста и лысый Петтис – авторитетный знаток историй с участием привидений, газетчик Менген и художник Бернаби. Но душой клуба, его признанным доктором Джонсоном [1] был профессор Гримо.

1

Джонсон Самюэл (1709–1784) – знаменитый английский критик, лексикограф, эссеист.