Мастера детектива. Выпуск 12

— Опять?

— То есть как это — опять?

— Да сколько ж раз ты собираешься морочить нам голову то с одним, то с другим женихом?

— Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж?

— О да! Но только за приличного парня!

— Лучше Бруно не бывает!

— Бруно Маспи?

— Я никогда не любила никого другого…

— И это — после скандала, который он устроил на твоей помолвке? Неужели у тебя совсем нет самолюбия?

— Не появись Бруно так вовремя, я бы сейчас была навеки прикована к Ипполиту!

— Так ведь ты же сама его выбрала!

— Это с горя.

И девушка расплакалась. А ее отец Дьедоннэ сердито осведомился:

— Да сможем мы наконец спокойно поесть?

Этот вопрос тут же навлек на него гнев супруги:

— Ну, конечно! Тебе лишь бы набить брюхо, а остальное неважно, даже судьба родной дочки!

Столь явная клевета и вопиющая несправедливость никак не заслуживали ответа, и Дьедоннэ предпочел промолчать. Оставшись без противника, раздосадованная Перрин снова повернулась к дочери:

— Так, значит, ты хочешь выйти замуж за легавого?

— Да, и ни за кош другого!

Мадам Адоль горестно вздохнула.

— Чего только мне не приходится терпеть по твоей милости!

Пэмпренетта тут же встала на дыбы.

— Да скажи, наконец, что тебе в нем не нравится?

— Хотя бы то, как ты переменилась. Вот уже Бог знает сколько времени ты не принесла в дом ни крохи.

Девушка стыдливо опустила глаза.

— Я решила стать честной.

— Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Давай, скажи прямо, что мы с отцом — прохиндеи! Вот что, Пэмпренетта, ты перестала уважать своих родителей, и это говорит тебе мать! А ты, Дьедоннэ, вместо того чтобы урезонить дочку, продолжаешь молча лопать?

— Ну, коли Пэмпренетте охота подыхать с голоду со своим полицейским, это ее личное дело!

— Мой полицейский недолго будет жить бедно! Когда Бруно арестует Корсиканца, о нем напишут во всех газетах! Поглядите!

— Да все и так ясно! Уж я–то знаю, каков Тони! Законченный подонок! И с ним не так просто справиться!

— Просто или не просто, а Бруно всего несколько минут назад хорошенько отлупил его в «Ветряной мельнице»!

И девушка с величайшим воодушевлением пропела истинную героическую песнь во славу своего Бруно, карающего злоумышленников. Дьедоннэ долго смотрел на нее во все глаза, потом повернулся к жене:

— Этот парень совсем спятил! Ну, можно ли наступать на хвост Салисето? Или Бруно так хочет до срока перебраться на тот свет?

Но Пэмпренетта настолько верила в непобедимость своего героя, что отнюдь не разделяла отцовских опасений.

— Погоди немного… Как только Бруно поймает Эмму Сигулес… или Дораду… Ты ее знаешь, мама?

Перрин поджала губы.

— Я не якшаюсь с подобными тварями! И, по–моему, даже неприлично, чтобы воспитанная девочка вроде тебя упоминала ее имя!

— Говорят, это у Дорады убили инспектора Пишранда… А Эмма — подружка Салисето… Так вот, Бруно изловит Дораду, заставит ее говорить и — клак! — прощай, Тони! Ему наверняка отрубят голову за убийство месье Пишранда и итальянца, и правильно сделают!

В доме Маспи Фелиси говорила примерно то же, что и ее подруга Пэмпренетта на Монтэ–дэз–Аккуль. Когда Селестина с тревогой спросила дочь, почему она ничего не ест, та ответила:

— Я ужасно волнуюсь за Бруно!

— Замолчи! — немедленно рявкнул Элуа. — Не смей называть это имя! Я запрещаю! И лучше не зли меня, девочка!

Селестина встала.

— Пойдем на кухню, Фелиси, и ты мне все расскажешь о сыне, потому что у меня не такое каменное сердце, как у некоторых, кому вообще следовало бы постыдиться жить на белом свете!

Отпустив это мстительное замечание, мадам Маспи увела дочь, и та поведала ей о подвигах Бруно и о подстерегающих его опасностях — девушка уже успела повидаться с Ратьером и знала о сцене в «Ветряной мельнице» из первых рук. Потрясенная Селестина, вернувшись в столовую, тут же начала обрабатывать супруга:

— Ты хоть знаешь, что случилось?

— Нет, и не желаю!

— Но ты меня все–таки выслушаешь! Бруно набил морду Корсиканцу!

Великий Маспи с большим трудом сохранил невозмутимость, ибо слова жены пролили бальзам на его самолюбие.

— И они там, в полиции, опасаются, как бы Тони не зарезал нашего сына!

— Так пусть охраняют!

— И это все, что ты можешь сказать? Значит, пускай твоего мальчика заколют, как невинного агнца, а ты будешь равнодушно взирать на эту картину?

Нет, Элуа, конечно, никак не мог остаться равнодушным, но ни за что на свете не подал бы виду.

— Клянусь святой Репаратой, это уж слишком! Я что ли послал его служить в полицию? Я заставил обесчестить семью? Нет, ты скажи, чего ради я должен метать икру из–за мальчишки, о котором и думать–то не могу без стыда?

— Ладно… Делай как знаешь, Элуа, но предупреждаю: если Корсиканец тронет хоть волос на голове Бруно, я прикончу его своими руками, а судье скажу, что это ты послал меня туда, потому что сам струсил!

— Чего же еще ожидать от матери полицейского?

— Поберегись, Элуа… Пусть попробуют обидеть моего малыша, и я навсегда покину этот дом, а вместе с ним и человека, совсем потерявшего и совесть, и мужество! Я не останусь с тем, кто способен спокойно смотреть, как его жену бьют по лицу всякие подонки, и, весело хихикая, отправить старшего сына на верную смерть!

— Я вовсе не хихикаю!

— Это потому, что ты лицемер!

Бабушка постаралась умерить безумный гнев Селестины.

— А нас с дедушкой ты тоже бросишь, дочка? — жалобно спросила она.

— Да, потому что никогда не смогу вас простить!

— Но мы–то в чем провинились?

Мадам Маспи угрожающе ткнула перстом в сторону супруга.

— В том, что породили на свет это чудо–юдо!

Инспектора Ратьера не было на месте, когда дежурный вручил Бруно Маспи записку. Полицейский распечатал конверт.