Мастера и шедевры. Том 2

Задумайтесь.

Сколько щипков и уколов получал Шишкин за свои, как кому-то мнилось, однообразные, скучноватые, лишенные сюжета и необычных состояний — закатов, бурь, ураганов полотна, радуг, лунных ночей. .

Поглядите на его картины.

Ни тебе роскошных зорь, ни золотых осеней, ни серебряных зим. Все лес да лес.

В полдень, когда даже нет эффектных теней, каждая чешуйка сосны, каждый кустик мха — все как на ладони.

Толкуют, публикуют статьи, поругивают.

А могучий Шишкин хмурится да пишет свои сосны в полдень.

Что это, ограниченность?

А может быть, подвиг?

Ведь при умении, мастерстве, поэтичной душе, запасе темперамента Ивану Шишкину было доступно все. Но какая-то одному ему известная сила наложила запрет на всякие иные темы виртуозного мастерства. На строгий пост обрек себя живописец. Ведь он объездил Швейцарию с ее романтическими скалами и зеркальными озерами, бывал и в Италии, которую воспели нам Сильвестр Щедрин и Александр Иванов, провел немало времени в Германии…

Но одна лишь страсть поглощала все существо Ивана Шишкина.

Он тосковал без своей вятской глуши, его манили сосновый бор, русское приволье.

Художник пел свою песню.

Иван Иванович не внимал голосам, призывавшим его встрепенуться, блеснуть колоритом, разнообразием…

Нет, нет, нет.

Рядом с ним публика неистовствовала у пейзажей Куинджи, потрясавших всех великолепной маэстрией, колдовством световых впечатлений. На его глазах расцвел изумительный поэтический талант Левитана, наконец, Шишкин бывал во Франции и видел достижения импрессионизма. Любил Руссо, Коро, Добиньи, Рейсдаля.

Но… Шишкин оставался Шишкиным.

Недаром Крамской называл его «верстовым столбом» в развитии русского пейзажа. .

Посмотрите подольше, попристальнее на картину любого художника, и вы увидите его душу.

Если это великий мастер, то, глядя на его полотно, сразу почувствуете огромное уважение, преклонение живописца перед натурой.

Каждый мазок кисти, верной и честной, поразит преданностью природе, каким бы фантазером художник ни был и как бы блистательна и виртуозна ни была его палитра, вы обнаружите без усилия, что за всем этим великолепием — труд; труд, невероятный по объему, равный, как правило, всей жизни творца.

Вглядитесь в поверхность полотна, в слой краски, в видимые порою движения кисти или мастихина.

За всей этой немой топографией картины вы узрите не просто манеру или принадлежность живописца к той или иной школе.

Нет, вы увидите сложный, иногда глубоко скрытый портрет самого мастера, страждущего и ликующего, победоносного либо поверженного Роком.

Более того, на вас повеет духом времени, в котором художник жил. В этом магия большого искусства.

И наоборот.

Подойдите поближе к холсту ремесленника или маньериста, человека, как говорится, лишенного дара божьего.

Как пустынна, неприглядна будет поверхность его полотна, несмотря на ловкие пируэты кисти или бенгальские огни фальшивого колорита. Вы немедленно разглядите лицо дельца, фигляра, а то и еще хуже — лжеца. .

Нет, пожалуй, ничего беззащитнее, чем готовая картина.

Как только художник выпускает ее из мастерской, она как бы подвергается безжалостному суду времени.

Конечно, бывают парадоксы, когда сиюминутный успех и похвалы отдаются творениям банальным, серым, посредственным, и, наоборот, частенько случалось, что воистину прекрасные полотна вначале встречали равнодушие, а порою и хулу.

Но запомните: картина, как и любое произведение искусства, подлежит оценке времени, и надо чтобы иногда прошли столетия, чтобы люди открыли гениальных живописцев.

Значительно проще было с салонными львами, они редко переживали свою мишурную славу.

Их успех, измеряемый звонким металлом, очень быстро обращался в прах. .

Ныне, почти через сто лет, можно сказать, что холсты Ивана Шишкина — веха в становлении национального искусства. Потому что его пейзажи, как и картины Александра Иванова, Венецианова, Сурикова, Виктора Васнецова, Нестерова, являются костяком, фундаментом здания русской живописи.

В нем, как, пожалуй, в очень немногих наших мастерах, соблюдены удивительное чувство достоинства, понимание своей роли в потоке мировой культуры, ощущение той богатырской доброты и непреклонности, которые на Западе зовутся «русской загадкой».

Шишкин велик!

Он покоряет нас сегодня мудростью своего мировидения, лишенного хоть какого-то намека на суетливость и компромисс.

Его новаторство — в устойчивости, чистоте традиций, в первичности и цельности ощущения мира живой природы, в его любви и преклонении перед натурой.

Не рабское следование и копирование, а глубочайшее проникновение в душу пейзажа, верный однажды взятый камертон могучей песни — вот что свойственно былинному складу творчества Шишкина.

Мартовское утро 1898 года. Шишкин, как всегда, вошел в мастерскую — широкоплечий, с шапкой седых, вьющихся, непокорных волос, полный энергии.

Писал, потом приготовил второй холст, сделал еще рисунок.

Прочел газеты о торжественном открытии музея имени Александра III.

Пробыл немного у своих родных, потешался над синичкой, бранил ручного скворца, залетевшего ему на голову. .

Потом вдруг пожаловался на слабость, вспомнил, что плохо спал последние две ночи. .

Но возвратился в мастерскую, сел рисовать картину углем.

Набросал передний план и передвинул стул направо.

Затем его помощник услыхал, что Иван Иванович зевнул, и, взглянув на него, вмиг заметил, что рисунок падает из рук живописца, а сам он тихо валится со стула.

Гуркин кинулся к нему, но подхватил его уже мертвого. .

Так оборвалась судьба Ивана Шишкина.

< image l:href="#" />

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ

Народ бессмертен, и бессмертен поэт,

чьи песни — трепет сердца его народа.

М. Горький

Тяжко гудит степь под копытами могучих коней.

Полдень.

За синей грядой холмов-великанов блеснула зарница.

Ударил гром.

Жаркий ветер разметал косматые конские гривы. Положил, примял седой ковыль.

Тронул с места белоснежные громады туч.