Мастера и шедевры. Том 3
Шрифт:
Только теперь я понимаю, какой наив была мечта уговорить Александра Александровича Дейнеку вести нашу монументальную мастерскую.
Но вот звонок прозвучал.
Нескоро открылась дверь. Небольшого роста, коренастый мужчина в клетчатой спортивной блузе.
Дейнека не ждал нас, мы пришли экспромтом, а он работал, в руках была испачканная краской тряпка…
Мы что-то лепетали, он на нас внимательно глядел, а потом резким движением крупной, очень крупной руки пригласил войти. И вот мы с подругой переступили порог мастерской Дейнеки.
Нам она показалась огромной, хотя теперь я знаю, что она совсем небольшая.
Помню
«Ну что, две Лены?» — вдруг улыбнулся Дейнека и перестал быть страшным и великим. Он положил большие рабочие руки на круглый столик и стал слушать… и отвечать.
Всю жизнь буду себя клясть, что я не записала эту беседу.
Но мы были юны и, наверное, совсем глупы. Как миг, пролетел этот час.
Зима в деревне Чернопены.
Помню, как он, прощаясь с нами, вдруг сказал:
«Монументалист — звание высокое. Ведь вы создаете свои творения на века. Я пробовал себя в самых разных манерах — и в журнальной графике, и в живописи, и во фреске, и в мозаике и в скульптуре… Должен вам посоветовать, дорогие Леночки, — работайте, работайте и дерзайте.
А самое главное, принадлежите своему времени.
Что касается мастерской и моей работы в институте, это вопрос сложный, я подумаю.
Я ничего вам, девочки, обещать не могу».
Мы стояли уже у дверей, когда я вдруг спросила:
«Александр Александрович, вот вы написали девушку — «Юный конструктор». Кто она?»
Дейнека снова стал улыбчивым.
«Леночка, ведь таких девушек сейчас много. Вот, наверное, и вы скоро будете такими».
Он крепко пожал нам руки. Больше я никогда его не видела.
Ребята-студенты потом долго шутили над нами и посмеивались. Ведь наша миссия не увенчалась успехом.
Но все же школу Дейнеки мы получили, ведь к нам пришла вести курс Клавдия Александровна Тутеволь — ученица Александра Александровича.
Начался трудный путь, мы копировали Джотто, Венециано, Пьеро делла Франческа, Боттичелли. Резали сграффито, писали фрески, укладывали мозаику, учились готовить левкас. Много рисовали, писали натуру.
Я была влюблена в этюды Александра Иванова, мне помогли раскрыть мир Пьеро делла Франческа, Венецианов, Рябушкин, Петров-Водкин, Дейнека.
Судьба привела нас на родину Кустодиева, под Астрахань, и мы увидели во всей живописной красе юг России. Село Соленое Займище.
Старинное предание гласило, что у Крутого Яра, на котором стоит село, затонула баржа с солью и просолила волжскую воду.
В колхозе нас ждали. Ведь институт прислал нас по просьбе правления расписать Дворец культуры. Им надо было открыть его к пятидесятилетию Октября.
Но когда председатель увидел нас, признаться, он был разочарован: слишком юны мы были.
Портрет кинорежиссера Ф. Феллини.
Наверное,
не хватало солидности. Но когда мы начали работать, то понемногу, не спеша началась и дружба. Мы жили в новом доме, который был приготовлен для молодоженов.Они ждали, чтобы мы быстрее кончили роспись.
Нас было четверо. Осетин Арнольд Лолаев (которого в деревне все звали почему-то Ренолвдом — так, наверное, проще), белоруска Галя Синяк, перуанец — да, перуанец, не удивляйтесь — Лионель Анхель Веларде. Кстати, он исполнил огромную фреску «Латинская Америка борется» у нас, в Москве. Но вернемся на берега Волги.
Пять месяцев, с июня по октябрь, мы работали не покладая рук. Сдали работу раньше срока и уехали в Москву.
Жалею, что я не была на торжестве открытия, но верю, что наша скромная работа принесла людям радость. Для меня и моих товарищей по бригаде это была школа.
Мы близко увидели Волгу, село, колхозников, сдружились, сроднились с ними. Я никогда не забуду славных волжан. Им посвящены мои три композиции «Тетя Шура», «Волжане» и «Банный день тети Маши»…
«Тетя Шура».
За столом, покрытым белой скатертью, собрались пить чай баба Шура и две внучки. Шумит самовар, оседланный расписным, цветастым чайником.
Бабуся неспешно пьет чай, младшая внучка Галя в оранжевом пестром платьице уплетает астраханский красномясый с малахитовой коркой арбуз.
Старшая внучка Тоня завороженно слушает бабушкины рассказы. За окном виден причал Соленого Займища. Черные востроносые рыбачьи лодки. А дальше необъятная серебряная от солнца Волга и, как муха в молоке, — малыш буксир.
На лавке сидит ухоженный хозяйский кот, воспитанный, вскормленный на волжской рыбке. Он глядит в упор на художницу, видно, ждет часа, когда Арнольд сделает душистый шашлык из барашка и угостит его.
«Волжане».
На этом небольшом холсте изображены те самые молодожены, в будущем доме которых жила бригада художников…
Открытые, добрые лица. Особый, волжский, напоенный ветром и солнцем легкий золотистый загар лиц, и поэтому так своеобразно глядятся выгоревшие русые волосы, поэтому так мягко отражается небо в ясных глазах молодых.
Лето. 1982.
Художница взяла фигуры крупно. Форма живописи обобщенна, монументальна. Живописец не скрывает своей любви к этой красивой и славной паре.
Широко написан фон картины-портрета: село на Крутом Яру и простор великой русской реки.
«Банный день тети Маши».
Соленое Займище. Деревянные избы, украшенные затейливой резьбою. Узорчатые, кружевные наличники окон. Резные солнца на фасадах домов.
На скамеечках у изб чинно беседуют старухи. По стенам сараев развешана и вялится серебряная волжская рыбка.
На переднем плане — тетя Маша. Величественная, распаренная, в белом платке. На полном плече ее вышитое полотенце.
Не спеша, с чувством заплетает она тугие дочкины косы, еще влажные после бани.
Неспешным, но каким-то очень основательным и устойчивым укладом пронизан этот своеобразный холст. Московская художница откровенно восхищается пластикой этих детей Волги — сильных и наполненных неистребимым жизнелюбием.