Мастиф
Шрифт:
— Двоих только взяли. И медсестру. Она на каблуках, пришлось нести. Больше никого нет, — прохрипел он.
Грузовик взревел, отъезжая, Артемич выскочил из кабины, почему-то с топором, и кинулся к кустам акации.
— Солнце нужно, — проворчал он, и Саша понял, что зеркало будет их прожектором, хирургической лампой, только бы хирурги успели. В нетерпении он чуть не рванул по дороге, туда, откуда прибежал Тимур, но вовремя заметил голубые халаты, появившиеся с другой стороны дома.
Один из врачей, пожилой, загнанно дыша, взял руку Шпакова, потом пощупал на горле, посмотрел зрачки. Он действовал очень быстро, словно куда-то спешил, боялся не успеть.
— Острая, — понятно, что говорит про кровопотерю, кровь медленно окрашивала белые простыни, расплывалась даже не пятном, но лужей, озером, целым морем. Сколько же её в этом громадном теле! Вес умножить на семьдесят — вспомнилась глупая формула. Серега, наверно, потерял уже больше, чем есть в Александре, вечнорумяное лицо посерело, картофельный нос заострился.
— Пульс. Девяносто. Двадцать пять. Сразу две… — переговариваись врачи, руки в синих рукавах мелькали над бледным лицом. — Можем… Пробуем…
Врачи были похожи на двух зверей, копошащихся над все еще живой жертвой, ни одного лишнего движения, все очень быстро, тихих слов не разобрать, но видно — не выпустят, не отдадут, сумеют вытащить, и даже если молодой сказал: «потерял», то говорит всего лишь о пилке для очередной ампулы.
— Перевернем его, осторожно… Кабан… Давление… Нужно госпитализировать, сердечное… Анестезия… Владислав Сергеевич, держите голову…
Увидев, что могут сделать две обычные лопаты с человеком, старый врач на миг замер. Только на миг, но потом снова вернулся в состояние суетливой спешки, и только один Александр видел, что движения потеряли уверенность, пальцы на миг застывали перед тем, как решится на очередное движение.
— Нет, — сказал он. Они посмотрели друг на друга, а потом молодой поднял глаза, снял маску. Старый продолжал работать.
— Даже не понимаю, почему он… Везем немедленно… На искусственную вентиляцию… Трубку… Дай там… Довезем… Двадцать… Сорок… Нельзя…
Саше очень захотелось поднять автомат, но вместо этого он засучил рукав маскхалата:
— Слушайте очень внимательно, — сказал он. — Делайте что хотите. Вам ничего не будет, я клянусь. Он же жить хочет. Переливайте, режьте, зашивайте, что угодно, только не стойте. У него вторая, положительная, как у меня…
— Вы не понимаете, молодой человек. Этот человек уже мертв, это не агония, сердце может биться еще до пяти минут, — быстро и с раздражением говорил молодой врач. — Даже если бы мы хотели… затронут позвоночник… не знаю — перерублен, или поврежден, множественные переломы кости черепа. Мозг уже не действует, это я вам говорю без энцефалографа с вероятностью…
И тут Александр почувствовал, что Он идет. Сердце даже замерло, но ощущение казалось таким странным, будто Он не понимает, чего хочет и хочет ли вообще… А потом все исчезло, так же быстро, как и появилось, только капля пота сползла с виска.
На ступенях подъезда стояла Наташа. Она посмотрела на распростертое перед ней окровавленное тело, и не один мускул не дрогнул на ее прекрасном лице. Потом сделала шаг, спускаясь на ступеньку. И снова Саша почувствовал, всеми потрохами почувствовал — это Он сделал шаг, не Гаврила, нет, кто-то другой, не менее могучий, не менее всесильный. Наташа подошла к сдвинутым столам, осторожно положила руку на кровавую кашу затылка. Старый врач хотел что-то сказать, но тут Серега дернулся, глухо застонал, как будто пытался что-то сказать сам. От стола отпрянули все — настолько нереальной и
ненормальной казалась ситуация, даже при свете солнца, даже при условии, что на плечо давит надежная тяжесть оружия. Александр едва подавил желание бежать, но справился, шагнул к жене, взял горячую ладошку. Пальцы Наташи медленно сползли к толстой шее, к глубокой, словно Марианская впадина, ране, прямо внутрь, без всякой подготовки, без анастезии, без стерилизации. Видно было, как тонкие окровавленные пальцы шевелятся, будто что-то нащупывают, что-то сжимают.— А-а! — сказал Шпаков. — Больно, — добавил он внятно.
— Потерпи. Терпи, Сережа, — сказала ласково Наташа, и мурашки пошли от этого ласкового голоса. — Ему надо кровь перелить. Я не могу, у меня нет…
Молодой врач вцепился в Александра, протер руку холодным, вонзил иглу. Саша даже не поморщился. Сначала он думал, что это помогает Гаврила, а потом понял… Даже не понял — поверил…
— Будет жить, — решительно и без всякого удивления произнес старый врач, не отрываясь от распростертого тела.
Вечером этого же дня к Александру явился странный мужичок в штопанном зимнем бушлате. Он осторожно поскребся-постучался в дверь на втором этаже, Саша выглянул, смерил взглядом пришельца, грубо спросил:
— Что надо?
— Разговорчик есть, гражданин-товарищ…
— Ты чего, откинулся только что? Я тебя не знаю.
Мужичок потрогал давно небритый подбородок.
— Сашок, выйди на минуточку. Базар не об этом.
Такое явно загадочное поведение заинтересовало молодого человека. Саша со вздохом закрыл дверь, сдернул с вешалки автомат, вышел на площадку.
— Курить будешь? — спросил он угрожающе, не забывая, чтобы ствол оружия всегда смотрел на мужичка.
— Откуда меня знаешь? И вообще, как ты мимо первого этажа прошел? — продолжал наседать Саша, потому что ясно слышал, как в квартире Наиля переговариваются чеченцы и татары, обсуждают, верно, последние события. Дверь в квартиру они не закрывали.
— Так я же тихонечко, — улыбнулся, закуривая мужичок. — Меня Гаврила послал.
От такого заявления Александр поперхнулся дымом, закашлялся.
— Кто? — просипел он.
— Гаврила, — повторил нежданный гость. — Он к нам в тюрьму приходил, а потом еще раз нашел…
— Куда он приходил? — Саша сам никак не мог прийти в себя.
— В тюрьму, на «химию» нашу, в зону…
Но Александр уже знал, уже видел, будто кино на быстрой перемотке — как и зачем приходил сверхчеловек. Он прошел сквозь ворота, хотя, может быть, стальные многотонные листы выгнуло пузырем, с грохотом сорвало с петель… или с полозьев. Охрана бегала по двору, а скорее всего — спряталась, когда увидела, что Он сделал с теми, кто пытался остановить… Потом шел по гулким коридорам, срывая решетки и перегородки, входил в камеры, обводил безжалостными холодными глазами вжавшихся в стены уголовников…
— Идет, а со стен пыль падает. Двери все выломал, — бормотал мужичок, и Александр ясно видел, что пережил этот человек за несколько минут встречи с неизвестностью…
— Стал в дверях, молчит и смотрит, выбирает. А потом мочить начал… убивать, то есть. Кого руками, кого — так… Нас в хате восемь было, мы с друганом, значит, живые… Он ко мне повернулся, я глаза закрыл. Все, думаю, отмаялся. И говорит так, ласково, я такого никогда не слышал. Иди, говорит, Леша, ты свободен. И адрес назвал — куда идти. Бабка раньше комнаты сдавала, теперь свихнулась совсем. Мы там кантовались помаленьку, а потом снова пришел… Ох, мля…