Мастиф

— Можно? — спросил еще раз Иван.

— Разрешаю, — буркнул отец. Александр теперь понимал, чей голос он слышал на площади, и кто смог вывести их из-под обстрела.

— А можешь… — с подлой улыбкой начал Полкан.

— Не могу, — вздохнул мальчишка. В пять лет он выглядел на пятнадцать. Уже выше Александра, чуть поуже в плечах, пока еще нескладный, вместо кудрей — вихры и патлы.

— Нельзя, — еще раз вздохнул Иван. — Только при самообороне, таковы правила.

— Сегодня одни правила, завтра другие, — прогудел «стачечник» по кличке Кощей. После Артемича он стал во главе бывших заводчан.

— Но сегодня они такие. Правила нарушать можно, но за это…

— Понятно, как в футболе, — проворчал Александр. Они уже не раз разговаривали с сыном на эту тему. — Желтая карточка. А может быть и красная.

— Я могу отключить их оружие, даже если ваше рядом будет, — радостно сообщил Иван.

За столом все вскочили, глаза заблестели. Есть управа и на новую власть. Выкуси, русского мужика так просто не возьмешь!

— Бойню объявляю завтра, как рассветет, — сказал Мастиф и сел в кресло. — Иван, сделаешь так, как сказал, когда я тебе прикажу. Сегодня спать, проверить оружие, выставить караулы. Я на первой смене. Никому не жрать. Кто нажрется — здесь останется.

— Обижаешь, начальник, — весело отозвались голоса.

Утром Александр надел белую майку. Потом покопался в шкафу и нашел белую рубаху. Там еще есть белые штаны, он помнил, они на самом дне, еще из прошлой жизни. Подпоясался белоснежным кушаком, навесил ножны с «Барракудой» из дамасской стали. Сначала этот нож принадлежал Тимуру. Потом, когда чеченец побратался с Наилем — перешел к татарину, как братский подарок. С этим ножом татарин на сверхчеловека вышел. За спину Мастиф закинул не автомат, а ножны с мечом Полеслава. Встал, потянулся, покачал плечами. Как голый, страшно даже на улицу выходить. Но пересилил себя, обулся в начищенные с вечера кирзачи — и вышел. В гудящую толпу, где вокруг — глухой кашель и сверкающие глаза, в звон оружия и шорох грязной одежды.

— Где Шпак?

— На поле пошел, урожай добирает, — отозвались со смешками.

— Ладно, мы тоже, как вернемся, — пробормотал Александр. — Пойдем под белым флагом, — повысил он голос. — Полкан, с площади ведут пять дорог, я вчера прикинул. Поставь на каждую по два человека. Пусть сейчас выходят. Остальные — за мной.

Он повел их старыми тропами, между заброшенными домами, вдоль студенческих общежитий, по запущенным рощам, через ржавые заборы, сквозь загаженные и захламленные дворы. Они шли очень быстро, прекрасно понимая, что враг может уйти, ускользнуть, прознав о том, что будет побежден. И они, конечно, успели.

— Николай Павлович, Мастиф идет! Под белым флагом!

Тот, кого назвали Николай Павловичем, был высоким моложавым человеком, с высоким лбом, твердыми серыми глазами на открытом лице. Он не позволил звать себя дважды, в секунду поднялся, оделся, вышел из палатки, поправляя тяжелую портупею. Что же, посмотрим, наконец, что за чудище такое, этот ваш Мастиф, да еще под белым флагом — думал командир особого отряда. Никогда еще «Новой власти» не приходилось сталкиваться с такой невообразимой жестокостью, если и впрямь все, что приписывают Мастифу — правда. Во всяком случае, все разъезды, делегации и продотряды исчезали в судуйской области как в болоте. Ни слуху, ни духу, только странные разговоры, больше похожие на легенды. Хотя точно известно, что у Смирнова Александра Сергеевича на самом деле имелся сын-сверхчеловек, существовали неоднократные и достоверные подтверждения, что делало лидера повстанцев очень опасным. Недаром на усмирение этого зверя послали именно его, Николая Павловича, очень известного человека. Правда, известного в узких кругах, но это издержки профессии.

Впереди толпы, вооруженной чем и как попало, стоял тощий невысокий человек с белым флагом, в простой белой рубахе, в белых штанах, только чернели неуместно-драные кирзачи на ногах. Николай Павлович невольно сравнил себя с Мастифом. На голову выше, черная кожаная куртка, черные кожаные штаны, залихватский, опять же черный берет, только полусапоги на ногах — из мягкой светлой кожи. Николай Павлович поморщился, ему на миг показалось, что кто-то решил провести здесь конкурс клоунов, тем более что шрам на щеке Мастифа — словно приклеенная навечно улыбка безумного шута. Да вот только вопросы будут решаться серьезные, не черные и не белые. Красные здесь будут темы, кровавые вопросы и кровавые ответы: Центр решил окончательно и бесповоротно — Мастифа не должно существовать. Любой ценой. Именно поэтому здесь триста бойцов — сила небольшая, но кто бы знал, чего стоит только один, причем — любой боец из его отряда! Конечно, и по окрестностям надо будет пройтись, после того, как с мятежниками будет покончено. Разжирел, небось, местный народец без контроля…

Мастиф шагнул навстречу, и Николай Павлович предусмотрительно поднял руку — не стрелять!

— Я хочу видеть моих друзей, — сказал человек в белом, и всем, кто его слышал, вдруг показалось, что не человек, а огромная собака прорычала эти слова, давясь ненавистью и злобой.

— Я хочу видеть моих друзей, — повторил Мастиф, хотя уже заметил, уже видел, понял…

— Пожалуйста, — сухо сказал человек в черном, и протянул руку к виселицам, что стыдливо спрятались за голубыми елями.

Мастиф осторожно ступая, подошел к четырем окровавленным телам. Мертвы, кровь давно запеклась. Висят, буйны головушки, лучшие из лучших, настоящие во всем — в труде и войне, в ярости и доброте, в доблести и глупости. Ах вы черти чеченские, как же вы дали себя убить? Как же вы могли дать себя убить? Сняли вас всех четверых сразу, по одной команде, с расстояния в километр, целый взвод снайперов… У всех — аккуратные дырки в широких лбах (видимо контрольные выстрелы делали — сообразил Мастиф), а все остальное — как решето, рванье по всему телу, волочили по асфальту, привязав за ноги к грузовику. Разозлили вы меня, чехи поганые, ух как разозлили смертью своей…

Мастиф хорошо помнил, как год назад чечены и татары остановили громадный продотряд. До этого в Судуй присылали маленькие группки «заготовителей» — десять, двадцать, тридцать человек. А в тот раз было их почти тысяча, везли с собой «легкие», двухосные товарняки — штук десять, каждый из которых цугом тащила четверка лошадей. Мастиф, быть может, никогда бы и не узнал о них, если бы не пришел староста из Борщино — просил помочь хоронить.

— Кого? — не понял тогда Александр.

— Ну… продотрядовцев, — объяснил бородатый старик. — Твои ребята их положили, а у меня в деревне мужиков — раз и обчелся. Одни старухи. А они вонять уже начали…

Выяснилось следующее.

Три дня назад Ильдар, когда хотел выгонять стадо из леса, заметил гигантскую колонну пеших в камуфляжных костюмах, с оружием. Татарин снова загнал коров в березняк, свистнул Тимура, а тот собрал остальных пастухов. Вместе они осмотрели колонну, которая сопровождала по железной дороге вагоны. Шли «фуражиры» медленно, дни стояли жаркие. Около Борщино колонна остановилась — мост через речушку по приказанию Мастифа разобрали еще прошлой осенью, рельсы покидали в воду, шпалы вывернули и сожгли. Пока армейцы восстанавливали путь, Тимур узнал, что вагоны — пустые, а у военных цель — привезти их (вагоны) в столицу; но — полные.

Время близилось к вечеру, разбивались палатки, занимались дома. Поднялись дымы костров. Тимур отправил четверых бойцов-пастухов домой — вместе со стадом. А ребята, загнав животину в загоны — рванули обратно, к Тимуру. И главное — никому, ничего, ни полслова… как потом выяснилось — просто понадеялись друг на друга. В итоге четыре чеченца и три татарина, посовещавшись минут десять при свете луны, решили:

— Резать…

Они умело, даже чересчур умело сняли посты и разводящих. Потом вошли-вползли в палатки. На каждого оказалось полтораста душ. Тихо, быстро, одного за другим; хорошо, если спит на спине — того быстро; если на животе, то надо по возможности — резко (предварительно вытерев кровь с рук) — запрокинуть голову — и резать очень глубоко, до трехеи; труднее всего — кто на боку, а таких всегда большинство; из палатки — в палатку… Потом взялись за командиров, которые поставили штаб в местно «сельпо»…

— И что, неужели никто…? — тупо спросил тогда Александр.

— Да нет, — ответил за всех Тимур. — Я чуть не прокололся. Руки скользкие.

— Ё-мое, — только и сказал тогда Сашка. — Что делать? Пошли хоронить? А оружие, кони?

Мусульмане неожиданно замялись.

— Так, мы, это… и коней тоже, — прогудел Руслан. — А оружия у нас самих полно.

— Разгильдяи, — хмыкнул тогда Мастиф. Он словно видел, как там, в темноте, семь бесшумных вурдалаков, с капающими свежей кровью ножами, обезумевшие, молчаливые — режут лошадей, потому что те наверняка всполошились от густого запаха смерти. А утром убийцы вновь стали людьми, с первыми петухами вернулись к «усадьбе», поменяли одежду, выгнали на пастбища коров и овец…