Мать Печора (Трилогия)

Смерть мужа оплакала и своей дорогой пошла. Да только дорога-то еще не сразу мне под ноги попала. Чего ждала да хотела, на что надеялась, то опять сорвалось. После похорон мужа почти полгода болезнь меня сушила. Долго я крепилась, а потом врач Батманова говорит мне:

– Если хочешь жить, так ложись в больницу. А так поздно будет, здоровье не вернешь.

Решилась я лечь в больницу. Месяц отлежала. Вышла, а все чувствую себя не в прежнем здоровье. А кому больной человек нужен? Колхоз не богадельня. В колхоз-то я думала идти не на койке лежать, а работать. А тут и дома-то не могу дело вести. Вот и ждала я до поры своего здоровья, как у моря погоды.

Председатель колхоза Яша Шевелев зашел как-то ко мне.

– Что, - говорит, - в колхоз не вступаешь?

А я ему:

– Сам видишь, нездоровье руки связало.

– Давай, - говорит, - поправляйся, а осенью и вступишь.

И правда, за лето я немного поправилась. Попросила пасынка Александра:

– Напиши мне-ка заявление, в колхоз хочу вступить.

Написал он да в тот же день в правлении и сказал, что я в колхоз вступаю. Женки шум подняли:

– Это зачем же ее нам в колхоз? Каждый день в больницу возить? Фомахиных ребят кормить? Мало того, что Евгенихиных кормим.

Евгениха - такая же вдова, как я, с детьми, и тоже нездоровая.

На другой день, когда я захотела заявление отнести, у меня опять беда случилась. Сдох у меня жеребец пяти лет. Опять мое здоровье перевернуло. Опять с лекарствами да с леченьями хожу. Опять про колхоз забыть надо.

Яша Шевелев посочувствовал и говорит:

– Брось, Маремьяна, реветь. Дадим мы тебе из колхоза кобылку, выкормишь осенью, сядешь да поедешь. А ты нам в обмен телку дай. У тебя в колхозе две коровы будут.

Я так и сделала. Бегает кобылка, я любуюсь, повеселела.

Летом я на кобылку да на корову сена поставила. Осенью Павлик заявление в колхоз пишет. Да и тут не пришлось его отдать. Прислали мне извещение о налоге, и решила я, что, пока не выплачу налога, не пойду в колхоз. Туда я с чистой душой идти хотела. Подала я заявление в сельсовет, мне скинули половину налога: на семь человек - одна рабочая рука. А в сентябре, когда выплатила другую половину, написал мне Павлик еще одно заявление, и решила я сразу его в колхоз снести, чтобы больше ничего не приключилось. Как только поставила я под заявление свое клеймо одной буквой, побежала в правление.

Захожу туда веселая, смеюсь.

Председатель говорит:

– Ну вот, теперь и Маремьяна у нас заулыбалась.

– Не сглазь, - говорю.
– На вот, принесла я тебе, читай да разбирай.

Прочитал он, похвалил:

– Самое хорошее дело надумала.

– Не за думой, - говорю, - у меня стояло дело. Давно надумано, с вами же наряду. Да из-под мужниной воли не могла выйти. А то, сами видели, боролась я со всякой бедой.

Хоть и торопила я, а разобрали мое заявление только к концу года. Шевелев уехал на путину, а без председателя кто будет принимать: без паруса и лодку не несет.

В конце ноября заседание членов правления собрали. А почти все правление наше в то время одного роду - Кожевины, свои да присвои. Один только Александр Тюшин не той семьи да Гриша Слезкин - муж моей падчерицы.

Гриша первый коммунар был, пока в макаровской коммуне пилось да елось, да веселиться хотелось. А когда коммуна рассыпалась да в колхозе работать понадобилось, тут он в Голубково приехал да в правление быстренько и пристроился. Меня он невзлюбил.

– Таких колхозниц принимать, - говорит, - лошадей умучим в больницу их возить. Да и ямщиков не хватит. Вези да еще не тряхни, чтобы сало не стряхнуть.

– Что ты, Гриша!
– говорит ему председатель.
– Где ты сало-то увидел? С ее жизнью никакое сало не удержится.

Я уж около слез сижу: думаю - хотела да радела, а тут, видно, уж не примут.

Все Кожевины сидят-молчат. Тогда Яша заговорил:

– Молчанкой, - говорит, - город не возьмешь. Говорить надо прямо, что есть на душе. Только отказать ей мы никак не можем. Хоть какая бы она пришла, а мы ее принять должны, потому - не из кулацких, а из батрацких она родов.

Кожевины опять молчат. А Санко Тюшин проворчал:

– Ну, так ведь у нас по привычке бумажных-то колхозниц держат. Считать начнешь - колхозниц много, а наряжать на работу некого. У одной ручка болит, у другой - ножка.

Это он намекал, что к заявлению у меня справка от Батмановой приложена: на тяжелую работу наряжать меня нельзя.

Все-таки проголосовали все за меня, кроме Гриши Слезкина. Тот встал, поклонился собранию.

– Поздравляю, - говорит, - с новой колхозницей. Теперь держись, работа.

И я встала:

– В колхоз я бежала бегом, - говорю, - и на работу не придется меня подгонять: работа - мой вечный друг.

Общее собрание не собиралось еще с месяц. А я уж не заботилась, знала, что меня примут.

И верно, в конце декабря меня записали в члены колхоза.

2

В ту пору я уже училась в школе ликбеза при нашем колхозе. Еще осенью приехал к нам в Голубково заведующий районо Сопилов с учителем, молодым парнем годов двадцати. Созвали нас на собрание. Объяснил нам Сопилов, что всем неграмотным надо учиться.

– Средства готовы - сельсовет дает, учитель есть. Только пожелайте учиться, поможем вам грамоту одолеть. В Советском Союзе неграмотных не должно быть.

А у нас все женщины были неучены. А кто и грамотным считался, так один глаз видел, а в другой не попадало. И все же заворчали:

– Не к чему нам учиться под старость. Смолоду жили неграмотными, а нонче уже нам столько не жить.

– День робишь да дома крутишься, да ребята одолевают, а тут еще учеба. Нет, уж нам не до грамоты.

А я сказала:

– Не знаю, как кто, а я буду учиться.

Таисья Маркова рядом стояла. Сухопарая, глаза как у совы. Вот она мне и буркнула:

– Плакать кто будет? Учиться начнешь - забудешь все и слезы.

– Забыть и пора, - говорю.
– Мои слезы уже выплаканы, кручина прочь откинута. Время теперь не то и дело не то. Надо ума копить.

– Смолоду, - говорит, - не набрала, так под старость не накопишь. Да и слезы у тебя что-то скоро подсохли. Еще год не миновал, как муж помер, а уж и забыла.

– Солнце, - говорю, - взошло, роса высохла.

Завели бабы свое собрание, да Таисья Кожевина - она за председателя сидела - уняла.