Мать-Россия! Прости меня, грешного!

Ему стало грустно и одиноко. Проснулся с тайной мыслью тотчас же увидеть Наташу, зайти к ней, поболтать, а она так бесцеремонно изменила его планы.

Оставался экстрасенс — забавный человек, надевший на себя маску всемогущего волшебника, напустивший вокруг себя туману, морочивший нормальных, и подчас совсем неглупых людей. И Борис снова подумал о матери, не жалевшей для него никаких средств. «Я для неё ребёнок. Для них, матерей, мы до конца — дети». Мысль эта привела к грустному заключению: «А я для неё ещё ничего не сделал».

Потом мысли приняли экономическое направление: «Интересно, сколько у неё денег, не слишком ли она много швыряет на этих самых всезнаек?» При случае решил поговорить с ней.

Борис согрел чайник и принялся за утреннюю трапезу, но как раз в этот момент к дому подкатил «жигулёнок» и из кабины вывалился толстяк,— подстать Качану. «Ну и ну,— подумал Борис.— Экстрасенс!»

Толстяк оказался проворным, быстро пересёк территорию, взбежал по приступкам веранды. Хрипло и неприятно кричал:

— Эй, люди! Есть кто тут?

— Входите! Дверь — не заперта.

И тотчас к нему вкатился колобок. Небрежно спросил:

— Вы — Качан?

— Он самый. Я вас ждал. Садитесь. Хотите чаю?

— С привеликим удовольствием. Из Москвы выскочил в шесть утра — не завтракал.

Борис предложил мёд, молоко, пододвинул пирожки и пончики. Тот с завидным энтузиазмом принялся за дело. И, казалось, не очень-то интересовался пациентом. А Борис удивлялся, почему гость до сих пор не представился.

— Вы — экстрасенс?

— Не-е! Такими вещами не балуюсь. Я приехал по его заданию. У нас всегда так: вначале приезжаю я, потом пожалует он, Николай Семёнович.

— А вы, в какой же роли?

— Водителем при их персоне. Ну и вот — вроде квартирьера. Произвожу разведку: что да как, где будет жить, и так далее. Он, Николай Семёнович, человек с запросами; ему условия нужны. Удобно жил чтобы, свежие продукты — молоко, яйца, фрукты. Магазинные не ест, и вообще... любит во всём порядок. Кстати, вы где его предполагаете поселить?

— А он разве с ночёвкой?

— А вы не знаете? Странно! Он сразу так, с наскоку не лечит. Минимум с неделю будет общаться с вами, изучать, а потом скажет, возьмётся лечить или нет. Он — такой... обстоятельный.

— Признаться, первый раз слышу о нём.

— Странно же, однако. В экстрасенса, чтобы у него лечиться, верить нужно. Николай Семёнович спросит, что вы о нём знаете, что читали.

— О нём разве пишут?

— Ещё бы! Все газеты мира. Его во Франции знают, в Англии. Раз к нему иностранный дипломат пожаловал. Излечи, говорит, мое чадо, от рук отбился парень: пьёт, в разврат ударился. Ну, привели того парня, долго с ним беседовал Николай Семёнович — и так к нему подойдёт, и этак. Пульс долго слушал, сердце. Огорчил папашу: сына, говорит, вашего лечить не стану, у него интеллект разрушен. Пил, значит, много. Мозг-то и того... Пошатнулся. Сам видел: не в дугу парень; смотрит точно очумелый и башкой мотает — так, будто его палкой огрели. Невменяемый, значит, с каталок слетел. Мы таких не берём.

— А говорят, все болезни лечит.

— Болезни — да, почитай все, но только если эта вот...

Он стукнул по лбу:

— ...в порядке. А тот безнадёжен. Конченый человек. Хотя и живёт, а уж лучше бы умер — и ему бы и другим легче.

— Этак, каждого можно записать в безнадёжные.

— Не. У нас ошибок не бывает. Николай Семёнович долго в глаза смотрит, и потом, если надо, за образом жизни наблюдает. Вам, к примеру, диету пропишет. Так и скажет: «Полнота — враг экстрасенсов; мы лечим, полнота — калечит».

— А вам ничего не говорит хозяин?

— Мне? Зачем? Я пока, слава Богу, здоров. А у вас, кстати,— что болит-то?

— Сердце.

— Ясное дело: сердце. У нас, толстых, раньше всего сердце сдаёт. Устаёт, значит. В груди-то у нас тесновато ему. Жир со всех сторон давит. Впрочем, у кого как. У меня, к примеру, кость широкая, площадь позволяет.

— Худеть не пытались?

— Худеть? Нет, не пытался. У меня конституция — я есть много должен. А как не поем — мутит меня, внутрях всё трусится, будто льду положили. У меня тогда всё валится из рук и в глазах круги плавают. Николай Семёнович хоть и смеётся, а я ему говорю: вы других лечите, меня не замайте.

— А вы как у него — от государства или частным образом?

— Николай Семёнович сам себе государство. Зарплату из его кармана получаю, и не ту, что в автобазе платят,— вдвое больше, а работы меньше. Словом, лучше у него.

— А пенсия?

— Что пенсия?

— Когда старость придёт — кто пенсию начислит?

— А-а... Старость?.. Эта гостья к нам с тобой не пожалует. Не дотянем. Иллюзий не питай — долголетие не про нас. Толстые долго не живут,— читал, небось, в газетах. У нас не только сердце, но и прочие органы трудятся с перегрузом. Это как бы мотор на полных оборотах — долго ли прозвенит? Так-то, милый. Это уж как пить дать. Нам с тобой до пенсии не дошлёпать.

— Чепуху вы говорите! — обиделся Качан.

— Не. Не чепуха! Статистика. Я, брат, читал. Природу не обманешь. Среди долгожителей толстяков нет, пьяниц — тоже. А вы, ко всему прочему, ещё и курец-молодец. Хе-хе, о пенсии возмечтал! Ну да ладно, спасибо за угощение. Так пойдёмте, жилье пошукаем, с женщинами поговорим. Они всё знают.

Он оглядел комнату, сказал:

— У вас жить не будет. Он вместе с пациентом не живёт, не любит.

С тем они вышли на улицу.

Поравнявшись с Наташиным домом, толстяк остановился.

— Кто здесь живёт? — ткнул пальцем в калитку.

— Э-э... Как сказать?.. Люди. Пожилой человек, фронтовик с дочерью.

— Сколько лет дочери?

— Э-э... Лет двадцать, двадцать два.

— Красива, интересна?

— Ну уж это, как смотреть, кому как. А мы что — невесту ему выбираем?

— Эстетика. Семёныч любит молодых и красивых. Говорит, тонус поднимают.

— А они... Молодые да красивые — любят твоего Семё- ныча? — с закипевшим раздражением спросил Качан.

— Любят,— без тени сомнений проговорил шофёр.— Его все женщины любят. Чёрт знает — за что! — и старые и молодые. Ума не приложу! И девки — кровь с молоком! — пялят глаза, как зачумлённые! И ведь старый башмак, седой весь, а поди ты — Дон-Жуан! Видно, есть в нём тайная сила. Экстрасенс!

Толстяк двинулся к калитке. На ходу развивал свои мысли:

— Целителя должно окружать всё яркое, красивое, тогда у него и аура светится ярче.

— Что значит — аура?

— Свечение вокруг головы. Нимб такой. Электрический.

Толкнув калитку, добавил:

— К твоей же пользе стараюсь.

— Но погоди,— перешёл на фамильярный тон Борис.— Хозяйки нет дома.

— А хозяин?

— Он ничего не решает. Вчера пьян был. Спит, пожалуй.

— О-о-о! Пьяница — фрукт нежелательный. Семёныч духа спиртного не выносит.