Математик

На светофорах пилот тянулся руками к пешеходам – то что-то орал, то мрачно затыкался, прикладывался к горлышку. Макс старался занять левый ряд, не встать первым на стоп-линии, пристроиться сзади…

Разлинованный кварталами город понесся снизу им навстречу, потянулся с залива, как невод – что за живность поднимет он с затуманенного сумеречного дна? Макс всегда опасался этого странного, праздничного с виду города – и особенно был настороже, когда спускался в опустошенный сумерками центр: громады небоскребов ущельями обкладывали небо, на стоянках царила пустота, лес парковочных счетчиков вдоль панели, в нишах бомжи устраивались под ворохом газет на ночевку. Туман входил в город, облизывал, распушал фонари. Гуляя здесь, он не раз вдруг срывался на бег – скорей наверх, к жилым местам, заскочить в магазинчик, отогреться под электрическим светом… Барни пугал его – опасно бродить ночью в центре: раз-два – и навстречу выбегает перекошенный человек с топором, заламывает руки – и вдруг рубит тебя по плечу; а пока ты ничего не соображаешь – боли пока нет, только немота у ключицы, – торопливо обчищает карманы, двадцать баксов Христа ради. Барни требовал всегда иметь в загашнике двадцатку, как раз на такой случай – индульгенцией искупить живот свой, расписывал обычаи того или иного квартала, как лучше обойти: по часовой стрелке или против. Город – квадрат всего семь на семь миль – был топологически сгущен, в нем маячили «волчьи ямы», омуты пространства: оступиться в них, как в приоткрытый люк. Весь центр испещряли трещины: сто-двести метров могли отъединять злачный смерч от заводи туристического уюта. Когда в пиццерию влетели двое туристов – муж и жена, избитые (красные скулы, разорванные майки), ограбленные (видеокамера, сумочка), Барни вызвал полицию, принес пакеты со льдом и вознегодовал: поделом, кто ходит здесь с закромами напоказ?

Еще издали пилот стал орать, ему отвечали. На углу Тейлор и О’Фаррелл всполошилась стайка проституток. Они поворачивались на каблуках, хватали друг дружку за руки, шипели: «Я первая!» – «Нет, я!» Торчали они здесь и днем, но по одиночке; три из них уже примелькались Максу. Улица О’Фаррелл служила трактом, ведшим от океана в центр, или к мосту через залив, к тому же он часто здесь разъезжал – и на доставке, и с Наумом… Девушка нагибалась к водилам, поджидавшим светофор, что-то им говорила, иногда подсаживалась сразу или призывала сестричку, дежурившую в китайском ресторанчике на другой стороне улицы… То напомаженные, то простоволосые, но всегда в обтянутых трико или мини-юбках – леопардовых, бархатных, валики жира на затянутых боках.

«Самые красивые всегда толкутся не на О’Фаррелл, и не на Гранте, и тем более не на Валлехо, – учил Наум, – а у паба на углу Ларкин и Гири. Только ты смотри, не ходи туда – это трансвеститы, они тебя самого трахнут!» – ржал напарник.

– Амина! Амина! Иди сюда, моя девочка, – зашептал пилот.

Навстречу выступила фигурка – темненькая, крупный носик, коротко стриженная, еще подросток, но с полнеющими бедрами, в сетчатой блузе с люрексом, лицо нежное, дерзкая улыбка сквозь испуг, темный пушок над губой, оливковая кожа. Она подошла, приобняла пилота, тот сгреб ее за шею, поймал губы…

– Смотри, кого я тебе привез! Гляди, гляди, вот этот чувак умеет воскрешать людей.

Девушка улыбалась.

Далее – подняться по зыбучей лестнице, прокуренная драпировка, одна лампа на три пролета, сесть в продавленные кресла, отпихнуть завилявшую в ногах голодную кошку, вздрогнуть от затарахтевшего холодильника, пыльные окна выходят в слепую щель между домами, по запотевшей трубе стекает струйка. Крякнула рассохшаяся дверь, гнилой орех раскололся – и Макс с Викой, которые сидели в холле, как у врача в приемной, разглядели в спаленке: вся она лежала, разметанная, глаза в потолок, уже не было сил бояться. Пилот реет над ней одетый, распоясанный, свисает ремень, в руке десантный нож, дрожащее острие обводит брови, глазницы, ставит крест на лбу. Амина, вскормленная солнцем Курдистана, три года назад бежала с мужем из Раньи в Турцию: две тысячи долларов с носа отдать проводнику за переход границы с Ираном, провести семь ночей в горах, похоронить старика, шедшего к сыну в Ливерпуль; обморозить пальцы, спуститься в долину Вана, услышать вдогонку трескотню АКМ, посыпаться с обрыва; провести ночь в амбаре у подножия Арарата. Две двести с носа вместе с двенадцатью соотечественниками отдать за удачу: восемнадцать часов болтаться в давке – в потайном отсеке фургона добраться до границы с Грецией, быть пойманными, ограбленными, избитыми турецкими солдатами, снова вернуться в Стамбул, две недели ночевать в заброшенных домах, остерегаться стай бездомных собак, побираться на базаре, поджидать перевода денег от отца Азада, состоятельного лавочника, снарядившего их в дорогу; переплыть потом реку Эрген на надувных плотах, потери: соскользнувший на порожке паренек тянет руку из стремнины, залитая водой гримаса, уже перхает, но не повернуться от тесноты и страха, весло не достает. Дальше? Дальше последовать за проводником-эпилептиком (шрам через пустую глазницу рассекал трегубое лицо, во время припадка разжать ложкой зубы, вставить в оскал крошащийся камень), пять дней под дождем прятаться в лесу у Тесалоники, наконец залезть в грузовик, улечься друг на дружку плашмя, прибыть в Афины, зависнуть на четыре месяца, Азад работал грузчиком на овощном базаре, спали там же на ящиках, шарахались от крыс. Затем в Патрах заплатить пятьсот, тайком от водилы спрятаться в фургоне, стоявшем в очереди на паром, заблевать потемки, погибнуть от морской болезни, в Италии застучать, замолотить в кузов, увертываться от монтировки шоферюги, молить о пощаде. На поездах – в Рим, оттуда в Париж, сойти в Кале, не найти в городе никого из курдов, ночевать в доке, утром забраться под фуру, прибыть паромом в Дувр, спастись от пограничников, выехать на шоссе, заорать от страха над помчавшимся под спиной дорожным полотном, впиться в балку от тряски и, когда грузовик замедлит ход на тягуне, соскочить первой, покатиться в бетонный кювет, увидеть, как Азад вдруг цепляется брючиной за штырь, одной ногой бьет в асфальт, подталкивает себя вверх, вскидывает руку, чтобы втянуться обратно, но тут грузовик переключается на пониженную передачу – и рывок стряхивает его, фура подпрыгивает, тело складывается, бьется, бьется, извиваясь, подтягивается на руках к обочине, отдается конвульсиям. Амина кидается под попутку, по госпитальному коридору бесшумно катятся носилки. Перелом позвоночника, разрыв внутренних органов, она закрывает мужу глаза, теплые веки, у медсестры на запястье татуировка мотылька. Она сидит в холле, с прямой спиной, утром за ней приходят полицейские и два бородатых мужика из Международной амнистии: три месяца в приюте, суд, отправка к дальним родственникам Азада в Денвер, работа на заправке, сбежать с дальнобойщиком, полгода колесить по стране, осесть в Сан-Франциско.

Теперь ржавые потеки на потолке квартиры, которую снимает с подружкой-филиппинкой за пять сотен, спать в одной постели, – слагаются над ней в косматого дядьку с высунутым языком, он выглядывает из-за головы Роджера.

Амина тянется, дрыгает пятками – лучше видеть этого кривляку, чем белые зенки пилота, ее воротит от перегара. Роджер должен уснуть, шевелиться нельзя, если нож соскользнет, вытечет глаз. Достаточно ли страха в ее зрачках? Роджеру нужен ее страх, он пришел только за этим.

Вика вышла из оцепенения, взвилась, но Макс схватил ее за руку, огляделся: стол, пластиковый слон под попоной, рулон ковра в углу, метла, пустые бутылки, цветочные горшки, – чем бы ударить ловчей…

Пилот взвел руку, дрогнул всем туловом, нож затрепетал в спинке кровати.

Он повел ладонью, разглаживая воздух, завыл, заревел – зенки его залил небосвод, белесая муть, простреленная воронкой слепящего блика, поплыла, закачалась шкала навигации, выставились кружки целей, заерзали, пропали, побежали строчки системных сообщений: два штурмовика A-10 Thunderboltбарражируют зенит у места впадения Шат-аль-Араб в Евфрат.

Роджер отвалился от девушки, сел на краю, зашел ладонью, салютующим локтем над ее телом-ландшафтом, пальцем другой руки провел между холмиками грудей:

– Это дорога, – кивнул пилот. – А это, – он растопырил пальцы. – Это наши цели. Четыре грузовика. Вот так, гуськом, – рассек он грудь Амины. – Вот так машины движутся к городку, вон под той горой у горизонта, – Роджер обвел мизинцем темный сосок. Амина закусила губу и отвела глаза.

BOBOV25. Эй, эй, BOBOV26, ты видишь транспорт, в восьмистах метрах к северу от диапазона огня?

BOBOV26. Четыре грузовика, идущие по направлению к деревне?

BOBOV25. Понял. Вижу несколько машин. Две похожи на радарные кунги, другие – какие-то зеленые грузовики. Не могу точно определить тип. Может быть, «ЗИЛ-157». Но постой, постой, вроде бы у них сверху оранжевые панели. Есть тут у нас дружественные силы?

BOBOV26. О’кей, понял. Вижу несколько грузовиков. И еще вопрос. Там эти оранжевые бляхи. Ты их видишь? Может, это наши парни?

BOBOV25. Понял тебя. TAMILA HOTELсообщил – район свободен, наших тут нет. Это не плашки. Это ракеты. Они сейчас готовятся пульнуть по нам.

BOBOV26. Ты уверен? Требуется визуальное подтверждение.

BOBOV25. Понял. Сейчас гляну.

(Шкала и солнце уходят вверх. Заваливается горизонт. Набегает, утолщается дорога, четыре машины пылят по ней, вздымая хвост кометой. Снова опрокидывается небо.)

BOBOV25. Короче, это ракеты. Я точно тебе говорю.

BOBOV26. Понял тебя. Какого типа ракеты?

BOBOV25. Какая разница. Когда они полетят, нам уже будет все равно.

BOBOV26. Понял. Я им покажу.

(Лесенка шкалы осыпается. Набегает земля. Желтая муть пронзается пунктиром. Две очереди из противотанковой пушки белым огнем рассекают корпуса. Экипажи британского разведывательного конвоя покидают загоревшиеся машины, капрал Вордсворт остается на месте, убит в голову. Штурмовик заходит на второй круг, атакует с пятисот метров; солдаты по-пластунски пылят прочь от обочины.)

Пилот бьет Амину по лицу, еще.

Тянется к бутылке, обращается к ней, плача:

– Мы в тюрьме, чувак.

Запрокидывает бутылку.

– В тюрьме. Эй, BOBOV25? Ты меня понял? Мы в тюрьме.

BOBOV25. Я сейчас сблюю.

TAMILA HOTEL. BOBOV25, BOBOV26, прекратить огонь. Задание аннулируется. В вашей зоне дружественные войска. В вашей зоне дружественные войска. Возвращайтесь на базу. Как поняли?

BOBOV25. Черт. Черт. Черт.