Математика любви

– Стол мне бы не помешал. И, может быть, еще стул.

– Ну конечно, – дружелюбно отозвался он, но в голосе его прозвучало удивление, как если бы он решительно не представлял себе, на что вообще похожа моя комната и зачем мне понадобились стол и стул.

Мне стало интересно, что он думает по поводу того, что я буду здесь делать. Очевидно, он полагал, что в школе останутся какие-нибудь люди – учителя и так далее. Наверное, все случилось слишком уж неожиданно. Я имею в виду то, что школа закрылась, и все такое. «Банк перекрыл краник», – вспомнила я слова маминого приятеля с «ягуаром», когда он как-то вечером явился в гости уже без него. Рей постоянно начинал говорить о чем-нибудь, а потом умолкал на полуслове. Может быть, он ошарашен, растерян и до сих пор не пришел в себя, как случилось и с мамочкиным приятелем. А тут еще приезд Белль – вынужденный, как я поняла. «Видишь ли, ей пришлось нелегко в жизни. Она пережила эвакуацию. Война. И то… как с ними обращались. Иногда… Но она очень рада, ты можешь мне поверить», – сказал Рей.

Грузчики вынесли из спальни все гардеробы и кровати, за исключением моих, а я получила стол и стул. Они опустошили дом, вытаскивая штабели стульев, столы, шкафчики для одежды, школьные доски, буфеты, гимнастические снаряды и тренажеры, большие кухонные машины и два холодильника, и свалили все это на лужайку перед входом. Так что когда я вышла на улицу и оглянулась, мне показалось, что дом наконец-то отрыгнул все это школьное барахло.

Жара стояла просто неимоверная. Плотная серая туча нависла над землей и над нами подобно огромному стеганому зимнему одеялу. Не успела я дойти до калитки, как у меня уже разболелась голова, а из глаз потекли слезы.

Я мечтала оказаться подальше от Холла, но и идти к Эве не собиралась. Я не хотела, чтобы они подумали, будто я специально болтаюсь поблизости, чтобы напроситься к ним в гости. Но тут она сама показалась на тропинке между деревьями, направляясь в мою сторону.

– Анна! Доброе утро! А я как раз ищу тебя. Мы с Тео едем в город, и я подумала, что, может быть, ты захочешь поехать с нами?

Хочу ли я? Еще бы. Я бы пошла с ними пешком, если бы они меня пригласили.

У них был старый большой автомобиль «вольво», который выглядел так, словно его сварили из листов железа сразу после окончания нормирования военного времени и с тех пор не мыли. Внутри пахло выхлопными газами и высохшей кожей. На сиденье рядом со мной лежала приготовленная к отправке посылка, на ней был написан адрес какой-то компании в Германии, а в багажном отделении, насколько я смогла разглядеть, были сложены картонные коробки с подрамниками. Под ногами у меня валялись смотанные в клубок электрические провода большого сечения, треножник и старые иностранные газеты.

– Мы организуем выставку, – сказала Эва через плечо. За ревом мотора ее почти не было слышно.

Тео гнал машину очень быстро, одной рукой держа руль, а другую, в которой была зажата сигарета, выставив в окно. Впрочем, дорога была пуста, и поездка доставляла мне удовольствие.

– Мы будем заняты все утро, и у тебя будет масса времени, чтобы пройтись по магазинам.

В задней части автомобиля царил полумрак. Сиденье оказалось мягким и продавленным от старости, и всякий раз, когда машина подпрыгивала на неровностях дороги, я проваливалась в него, раскачиваясь, как на качелях. Ощущение было приятным и убаюкивающим. А потом мы выскочили на длинную узкую улицу, по обеим сторонам которой выстроились неряшливые запущенные дома, и пересекли мост. Под ним вместо реки на многие мили протянулась полоса растрескавшейся грязи, посередине которой струился жалкий ручеек, в котором трепыхались ленивые раскормленные утки. Тео надавил на тормоза, и машина замерла перед большим домом цвета шоколадного мороженого, стоявшим на узеньком тротуаре. Передняя дверь открылась, оттуда вышел невероятно высокий худой мужчина и помахал нам рукой. Мы стали выбираться из машины, а он подпер дверь, чтобы она не закрылась, зеленым стеклянным шаром, большим, как футбольный мяч. Где-то внутри дома зазвонил телефон, он снова махнул рукой и через другую дверь вошел в запущенную контору, чтобы ответить на звонок.

Я помогла Эве и Тео вытащить картины из машины и занести их внутрь. Мы как будто кормили ими дом. Собственно, это был не совсем дом, скорее музей. Он был очень старым, и все в нем как-то странно перекосилось и накренилось, включая пол, да и окна почему-то были не прямоугольными. Можно подумать, мы попали в ресторан «Отбивные по старинке», [20] где стены оклеены рисованными обоями, на потолке видны почерневшие от времени балки и медные лампы. Но это был отнюдь не ресторан «под старину», хотя пара предметов старинной мебели все-таки имелась в наличии, очень чистых, мягких на вид и пахнувших медом и лавандой. Впрочем, осовременить его тоже никто не удосужился, здесь не было виниловых полов, супермодного покрытия на панельных дверях и вычурных поручней перил. Пол был сделан из простых деревянных досок, но начищен до мягкого золотистого блеска – отнюдь не серый и пыльный, каким он бывает, когда вы скатываете ковер, который пролежал на полу слишком долго. Стены были чисто выбелены, безо всяких излишеств, если не считать таковыми лампы подсветки, использованные вместо краски или обоев, так что мебель мягко сияла в их отраженном свете, а несколько старых картин, висевших на стенах, выглядели живыми, яркими и сочными. Они как будто приветствовали вас.

20

Ресторан в Нью-Йорке, бывшая таверна, открытая в 1800 году на Сидар-стрит в финансовом сердце города. В меню всегда фирменное блюдо – баранья отбивная по-английски.

А вот фотографии, сделанные Эвой и Тео, пусть и привлекали внимание с первого взгляда, но вызывали двойственное чувство. Хотя они были черно-белыми, у меня возникло ощущение, что кто-то взял в руки зубило и с его помощью пробил в стенах целый ряд небольших квадратных окошек на улицу.

У каждого из них была наверху своя выставочная комната, они разделялись арочным сводом и вращающимися двойными дверями, створки которых сейчас были распахнуты и прижаты. Сначала вы попадали в комнату Тео. На большинстве его фотографий камера запечатлела множество людей, вещей и событий. У него был снимок, на котором солдаты сидели в баре с вьетнамскими девушками. Подпись под ним гласила: «Сайгон, 1968 год». Мне не составило труда разобраться в выражении лиц мужчин, без слов было понятно, чего им хотелось, а вот лица девушек ничего не выражали, оставаясь непроницаемыми и гладкими, и казалось, что их глаза и улыбки нарисованы на фарфоре. Мне стало интересно: они выглядели так потому, что были сильно накрашены, или же потому, что на самом деле они думали о чем-то совсем другом и не хотели, чтобы это было заметно? Впрочем, и это было мне знакомо. И внезапно я сообразила, что солдаты сидят вроде как по краям фотографии, а девушки находились в самой ее середине, так что выбраться оттуда они не могли, но именно они приковывали к себе внимание зрителя. Вы смотрели только на них, как смотрели и солдаты. В общем-то, прием был не новый, но, думается, если бы у вас на стене висела такая фотография, то вы часто и подолгу смотрели бы на нее.

– Анна, у тебя есть спиртовой уровень? – окликнул меня Тео из соседней комнаты. Я взяла уровень и отнесла ему. Он приложил его к верхнему краю картины, которую намеревался повесить на стену, и принялся выравнивать, пока не установил строго горизонтально, прищуренными глазами вглядываясь в маленький желтый пузырек воздуха в трубке. – Ты не могла бы отметить на стене места, где надо забить гвозди? Пожалуйста, – попросил он. – Карандаш у меня за ухом.

Я взяла карандаш – его волосы, когда я коснулась их кончиками пальцев, походили на теплую тонкую шерсть – и сделала отметку в петле, которая выступала с одной стороны рамки, потом обошла его и сделала вторую отметку. Он опустил картину на пол, взял дрель и вонзил ее в стену на карандашной отметке, и я увидела, как мускулы у него на руках вздулись и расслабились, и еще раз, когда он проделывал вторую дырку. Потом я приподняла картину и подержала ее на весу, пока он аккуратно и быстро прикрепил ее шурупами к стене.

Мы отступили на шаг и принялись рассматривать изображение. Сначала мне показалось, что это фотография какого-то человека, сидящего в машине с опущенным стеклом, запрокинувшего голову и смеющегося. Но выяснилось, что я ошиблась, и тут желудок у меня подступил к горлу. На фотографии действительно была машина, только сожженная, а на сиденье находилось тело, не скелет, а именно тело, обгоревшее, выгнувшееся от жара, черно-серое, покрытое струпьями. От лица остались только сверкающие зубы, потому что человек явно кричал, умирая.

– Анна? – уже второй раз окликнула меня из соседней комнаты Эва.

– Да, иду. Простите.

– Я хотела бы услышать твое мнение. Я подошла к ней.

– Смотри, – сказала Эва, – вот в это место устремляется взгляд, как только ты входишь сюда из комнаты Тео. Но ты еще далеко от стены. Затем большинство людей поворачиваются сначала направо, а потом кругом, рассматривая фотографии на стенах. При этом они оказываются совсем рядом с ними. – Она кивнула в сторону распакованных снимков в рамках, стоящих у дальней стены. – Как по-твоему, какой снимок нужно повесить на это место, чтобы он первым бросался в глаза?

Несколько секунд я не могла понять, что ей от меня нужно, перед глазами у меня все еще стоял сгоревший человек, и я просто растерялась, да и фотографии Эвы показались мне тусклыми, скучными и унылыми, похожими одна на другую. На одном снимке был виден заброшенный и неработающий бензиновый насос со светящейся табличкой наверху, шланг безжизненными кольцами лежал на земле, и кончик его казался безнадежно сухим и потерянным.

– Ну, что скажешь? – поинтересовалась Эва. – Как насчет вот этой – площади Беркли-сквер?

Я, честно говоря, ожидала увидеть соловьев, мужчин в цилиндрах, женщин в бальных платьях, что-нибудь в этом роде, но на фотографии виднелись одни только перила и ограждения. Они отбрасывали четкие тени на серые квадратные камни мостовой, бордюр тротуара загибался, и еще было видно колесо мотоцикла, выезжающего откуда-то из-за угла. Спицы его сверкали, словно длинные брызги света от взрыва сверхновой звезды.

– Она мне нравится, – пробормотала я, отступая назад и сталкиваясь с Тео, который пришел нам на помощь из соседней комнаты. – Но если смотреть на нее издали, она кажется непонятной. Сбивает с толку, если вы понимаете, что я имею в виду.