Математика любви

Она уронила фотографию на кофейный столик и взяла в руки ту, что с колонной.

– С композиционной точки зрения эта намного интереснее, – заявила она, – но у тебя дернулся фотоаппарат. С какой выдержкой ты снимала? Не помнишь? – Я отрицательно покачала головой. – Ничего, это не страшно. Все приходит с практикой. А вот это тот самый мальчик? Хорошо. Ты сконцентрировалась на глазах. Но здесь нужно дать меньшую глубину поля – задний фон не играет особой роли. А его лицо следовало обрезать вот так, – она приложила большой палец рядом с его щекой, – и вот так, – палец лег под подбородком, – потому что у тебя какая-то мешанина. Но для начала получилось очень даже прилично, Анна. Мы еще поговорим об экспозиции, но я поражена, должна заметить.

– По вашим словам этого не скажешь, – обиженно заявила я. Она засмеялась.

– Но так оно и есть! Я действительно воспринимаю твою работу всерьез. Прошу прощения, мне следовало предупредить тебя.

– Она сложная женщина, Анна. Не воспринимайте ее слова как личное оскорбление, – сказал Криспин, который в этот момент менял пластинку на проигрывателе. – Держу пари, на самом деле ваши фотографии ей понравились. Я могу взглянуть на остальные?

Новая мелодия оказалась классической, сплошные скрипки и виолончели. Он вернулся к нам и взял в руки снимок колонны и окна.

– А это интересно. Знаете, окно, похоже, настоящее, оригинальное. Сохранилось, надо же. – Он поднес фотографию к свету. – А кто это там, с другой стороны?

– Должно быть, моя бабушка, – ответила я. – Больше там никого не было.

– О, конечно, хотя нельзя быть уверенным ни в чем. Силуэт выглядит необычайно высоким для женщины. Странно, чем меньше различаешь фигуру, тем больше смысла… Нет, думаю, здесь больше подойдет слово «значение»… Так вот, тем больше значения ей придаешь. Легко можно представить, что эта фигура может оказаться кем угодно, даже пришельцем из другого времени. Создается впечатление, что силуэт означает нечто большее, потому что разглядеть, что именно он собой представляет, практически невозможно. – Он улыбнулся и осторожно вытащил последний снимок из моих пальцев. – А-а, давайте я угадаю. Это Сесил?

– Откуда вы знаете?

– Моя племянница раньше работала в Холле, когда школа еще была открыта. Она помогала присматривать за ним. У нее в комнате даже висел его снимок. Он всегда казался мне странноватым маленьким человечком. Настоящий беспризорник.

Я удивилась. Внезапно от плиты донеслось яростное шипение и треск, и я буквально подпрыгнула на месте. Эва начала накрывать на стол, потом бросила через плечо:

– Криспин, не захватишь с камина подсвечники?

Я заметила их еще в первый день – четыре подсвечника, коротенькие, серебряные, с вкраплениями бирюзы, а по краю и у основания выложены два ряда серебристых капелек.

– Они великолепны, – сказал Криспин. Он взял в руки тяжелую шелковую салфетку, расшитую цветами, на которой они стояли. – А это вообще просто прелесть. Откуда она у вас?

Эва подняла голову от салата, который заправляла майонезом.

– А-а, она просто валялась здесь, когда мы въехали. Она показалась нам слишком красивой, чтобы взять и выбросить ее.

– Отчего-то эта салфетка кажется мне знакомой. Готов поклясться, это китайский шелк, но цветы на нем вышиты английские. Я бы сказал, она сделана примерно в то же время, что и подсвечники. Вероятнее всего, это салфетка на подушечку, которая лежала на кровати. Жаль, что она так выцвела.

– Одно время она лежала у нас на подоконнике.

– Да, свет способен на такие штуки. Мы стараемся любым способом заманить его в дома в нашем сером и скучном английском климате, а потом возмущаемся последствиями.

– За исключением тех людей, которые с его помощью зарабатывают себе на жизнь, – заявила я. Все посмотрели на меня. – Как Тео и Эва.

– Верно! – воскликнул Тео, поворачиваясь от плиты со сковородкой в руках. – Анна, ты абсолютно права. Итак, где у нас тарелки?

Я смотрела на рыбу на своей тарелке. Она в ответ уставилась на меня мертвым глазом, и я не знала, как к ней подступиться. Да и не хотелось мне этого делать, если честно. Но спрятать целую форель под вилкой невозможно, равно как и нельзя размазать ее по тарелке, а потом сделать вид, что она куда-то подевалась. Я ломала себе голову, как себя вести, как вдруг случайно поймала взгляд Тео. На мгновение мне показалось, что он дружески подмигнул мне, хотя это запросто могла быть игра света, поскольку пламя свечей колебалось и дрожало от сквозняка, тянувшего через раскрытые окна. Затем он опустил голову к своей тарелке и очень медленно воткнул вилку в рыбий бок. Потом, держа нож параллельно столу, разрезал спинку и провел ножом до самого хвоста. Бок форели отделился одним движением, и получилась полоска светло-коричневого мяса, которое выглядело не так уж и отвратительно.

Я попробовала повторить то же самое. У меня вышло не так ловко, как у него, конечно, но в конце концов я справилась. На вкус рыба оказалась не такой уж плохой. На столе было много вина, чтобы запить проглоченный кусок. Но я увидела, как Криспин обмакнул кусочек рыбы в масляный соус, в котором виднелся миндаль, попробовала повторить и обнаружила, что это чертовски вкусно. А летний пудинг вообще оказался выше всяких похвал. И все с этим согласились.

– Варварская английская еда, – заявила Эва. – Если бы в Севилье, когда я была маленькой, мне сказали, что в один прекрасный день я буду есть десерт, приготовленный из сырого хлеба и фруктов, таких кислых, что в них сначала нужно добавить целый килограмм сахара, чтобы можно было взять их в рот, я бы ни за что не поверила. Подумать только, ведь для того, чтобы нарвать абрикосов или миндаля, растущих в соседском саду, мне достаточно было лишь перелезть через стену.

– Это было еще до того, как я приготовил для нее пудинг в первый раз, – вмешался Тео. – Еще немножечко крема, Анна?

Я взяла кувшинчик и обратила внимание, что крем прохладный и гладкий, совсем не похожий на тот, который иногда готовила мать.

– Получается, у тебя не было проблем с английской кухней? – поинтересовался Криспин.

– В общем-то, готовлю в основном я, – сказал Тео. – Но ответ положительный. Да, я вырос на таких вот десертах и пирожных. А есть еще и суп из кислых вишен, который… Одним словом, когда я ем его сейчас, мне кажется, что я снова сижу на кухне за столом в отеле «Франц-Иосиф» в Пеште и смотрю, как готовит мой дедушка.

– Но ведь твоя мать была чешкой, а не венгеркой? – спросил Криспин.

– О да. А одна из бабушек моего отца была полькой. Во мне есть еще и капелька литовской крови, хотя я не помню, откуда она взялась. Я настоящий среднеевропейский полукровка. До войны я мог гостить у своих родственников в любом месте на протяжении от Балтийского до Черного моря. – Он засмеялся. – А вот Эва, в отличие от меня, чистокровная испанка. Все испанцы помешаны на рождении – можно подумать, эти семейства считают себя истинными идальго испанского еврейства.

– А как вы встретились?

– В Испании, – ответила Эва. – Я как раз получила первое большое задание и, соответственно, комиссионные. – Она улыбнулась. – Это был сюжет о монахинях и женском монастыре. После роспуска религиозных орденов он превратился в артиллерийский арсенал, а потом из него решили сделать муниципальный музей.

– А я работал над очерком о последствиях введения военного положения в стране басков, – улыбаясь, сообщил Тео. – До самого закрытия кафе мы спорили о том, как следует поступить со зданиями, которые утратили свое предназначение. В те времена отношение партии к таким вещам было сугубо утилитарным – тебе бы это не понравилось, Криспин! – но Эва рассматривала проблему с точки зрения архитектуры.

– В общем-то, это несколько более трагично по сравнению с бывшим сельским поместьем, превратившимся в школу, – заметил Криспин.

– Вернувшись в Мадрид, я обнаружила, что мужчина, с которым я жила, переехал к другой женщине, – сообщила Эва и вновь наполнила бокалы вином. – Через два дня объявился Тео. Он предложил утешить меня.

– Похоже, ему это удалось, – обронил Криспин. Эва рассмеялась.

– По большей части. Мы поклялись любить друг друга до самой смерти, после чего выбрали страну, в которой могли жить вместе. Но время от времени мы ссоримся, и Тео улетает в Берлин или Гавану, где увивается за какой-нибудь симпатичной маленькой переводчицей. А я решаю съехать отсюда.