Материнский инстинкт

Не обращая внимания на мои вздохи и причитания, Рома достал тарелки и разложил все принесенные угощения красивыми веерами. Он слишком галантен, слишком прекрасен для меня, я была всего-навсего ничтожеством, маленькой букашкой, изо всех сил игнорирующей растущую в ней маленькую жизнь. Но сколько еще удастся скрывать этот факт ото всех? Сколько еще всякие бесформенные футболки, платья и балахоны будут помогать мне скрывать правду?

— Я обещал тебе ответить на вопрос. Помнишь?

— Вообще-то уже с трудом, — я действительно уже полностью забыла, о чем спрашивала несколько минут назад.

— Да, мне действительно плохо от того, что ты не хочешь мне доверять, хотя я уверен, что ты любишь меня. Но как-то без доверия не получается настоящей долгой совместной истории. Это уж закон природы. Неужели ты не понимаешь, что своими недомолвками разрушаешь меня изнутри? Но ладно я — наплюй на меня, я переживу. Но ты разрушаешь наши отношения. Понимаешь ты это?

— Какой ты, однако, философ. — Попыталась улыбнуться, понимая, что на самом деле он прав.

— Я не просто философ. Я очень умный и опытный философ.

— Неужели? Ну, продолжай, умный и опытный философ.

— Не ёрничай! Я мужчина. Обычный, взрослый мужчина. У меня были разные женщины, но никто, слышишь, никто так извращенно не вытирал о меня ноги. Но одного ты не знаешь — моя судьба делала такие повороты, что другой уже навсегда вылетел бы с трассы. Но я не вылетел. Но, наверное, я не в своем уме, раз позволяю тебе издеваться над собой. Но мне интересно, понимаешь? Мне интересно, что ты скрываешь, и я все равно рано или поздно докопаюсь до истины. Но ты можешь сама мне все рассказать, прямо сейчас.Обещаю, что выслушаю тебя и приму любую твою правду, какой бы горькой она ни была.

— Я так понимаю, что ты считаешь себя умным?

— Именно! И мне на самом деле интересно, что с тобой происходит. Я не стараюсь изменить мир или изменить нас с тобой. Я просто стараюсь докопаться до сути твоей проблемы. Мне кажется, что ты нуждаешься в помощи, но я не могу тебе ее предоставить только лишь потому, что не могу сломать те условные амбарные замки, которые ты на себя однажды навесила.

— Ты никогда не узнаешь, что со мной не так. Во всяком случае, я сделаю все для того, чтобы ты действительно ничего не узнал. И пусть к амбарным замкам добавится кованое железо, которым я обобью дверь, скрывающую мои тайны. Да и не уверена я, что тебе понравится правда.

Рома нахмурился.

— А ты бы попробовала рассказать. Я ведь ничего от тебя не требую, никогда не предъявляю претензий, не ставлю условий и жестких рамок. Мне просто хочется, чтобы мы любили друг друга и ничего не скрывали. Ну, или не доходили до крайностей.

— Тебе кажется, что я перегибаю палку, что-то от тебя скрывая? — почувствовала, как напрягается спина, как сводит судорогой челюсть. Я определенно была в бешенстве.

— Да, мне кажется, что ты скрываешь слишком много. И мне это начинает надоедать.

— Действительно, ты долго терпел мою придурь. Ну что ж, если ты не в силах больше меня выносить, то скатертью дорога.

Рома поперхнулся и закашлялся. Заметила в его глазах слезы, но разбираться от кашля они или от обиды не стала. Поднялась и встала у окна, выпуская струйки ароматного дыма в открытое окно. Я не собиралась ничего никому говорить. Неужели это так сложно было понять?

— Ты это серьезно? Нет, ну я привык, что ты меня вышвыриваешь каждый раз, хотя я даже не понимаю, в чем моя вина. Но дело в том, что сейчас я никуда не собираюсь. Впервые я не выйду отсюда, пока ты хоть немного мне не откроешься. Это мое последнее слово. Я и так долго терпел твои издевательства. Если будет нужно, то я тут до Рождества просижу и возьму тебя измором.

Какое-то время я молчала, переваривая информацию. Мне нужно было подумать. Услышала, как Рома налил себе еще вина. Нужно было принять какое-то решение, нужно было срочно найти какой-то выход. Понимала, что, рассказав ему правду, очень рискую — он бросит меня. Просто оставит и больше никогда не вернется. Или останется и что делать тогда?

— Знаешь, что расстраивает меня?

— Что? Ты знаешь, что ради тебя я на все готов. Я ведь даже от секса отказался! — Рома вскочил и оказался рядом со мной у окна. Я смотрела на него, на его красивое лицо, мужественный подбородок. Наклонилась немного вперед и уперлась носом в его плечо — он пах кофе и вишнями.

— Да уж, это действительно для такого мужчины как ты жертва колоссальная, — говорила почти шепотом, потому что горло сдавил отвратительный спазм. — Но я не об этом. Меня просто бесит, что ты не можешь принимать меня такой, какая я есть. Со всеми минусами и секретами, на которые, по правде говоря, имеет право каждый человек. Если есть свобода слова, значит, есть и свобода молчания.

— Я не собираюсь что-то в тебе менять, — Рома резко схватил меня за плечи и наклонился ко мне так, что наши лица практически соприкасались, хотя я на тридцать сантиметров его ниже. — Я просто хочу немного лучше тебя узнать. Я хочу, чтобы ты мне доверяла, а не просто была со мной. Я никого еще до тебя не любил. Ты — первая, с кем мне хочется проводить все время до конца жизни. Поэтому мне и тяжело знать, что ты закрыта наглухо и не хочешь хоть немного приоткрыться. Я же не дурак, я вижу, как тебе плохо, больно, но почему ты не хочешь отдать часть своей боли мне?

— А ты уверен, что тебе станет легче, если ты все, абсолютно всё узнаешь? Ты уверен, что тебя не стошнит, и ты не помчишься наутек, в тот момент, когда я и половины рассказать не успею? Ты можешь мне дать гарантию, что мне не станет еще хуже после твоего ухода? Ты готов вместе со мной хранить все мои тайны? Ты действительно на все готов? — пока я говорила, Рома, не мигая, смотрел на меня.

— Я никому не давал обещаний. Никогда. Это было моим кредо по жизни — ничего не обещать. Я не зарабатывал себе проблем, не хотел знать о женских горестях. После первой же истерической сцены я спокойно собирал вещи и уезжал, меняя все телефонные номера, чтобы не доставали. Я был свободен. Я ценил свою свободу. Мне тридцать четыре года, я видел очень многое и никогда не хотел быть с какой-либо женщиной дольше двух месяцев. И я был верен себе более пятнадцати лет, — чувствовала, как его рука гладит мою щеку. Рука теплая, мягкая. — Но ты первая, с кем я хочу прожить всю жизнь, сколько бы ни осталось. И ты первая женщина, от которой я хочу иметь детей. Тебе это о чем-нибудь говорит? — Рома тоже шептал, от чего его слова проникали в мою душу, лечили и ранили одновременно.

При упоминании о детях я поняла, что не выдержу. Я всхлипнула. Плечи болели — он слишком сильно сдавил их. Но это ерунда по сравнению с тем, что я чувствовала. С каждой секундой начинала все сильнее плакать и вскоре начала рыдать, сотрясаясь каждой клеточкой своего тела. Казалось, что даже мои кровь и лимфа превратились в слезы.

— Ты понимаешь... Я не могу... Мне плохо, мне так плохо... Я не думала, что будет так больно. Я много об этом читала, но никогда не могла понять, что мне будет так больно. — Я уже не контролировала себя, сотрясалась в рыданиях и Рома, подхватив меня трясущуюся на руки, понес в спальню. Постель застелить забыла, и это было лучшее, что я могла для себя сделать в данной ситуации. Рома уложил меня на кровать и бережно укрыл одеялом.

— Не волнуйся так, — шептал он ласково, как больному ребенку, — я с тобой. Я никуда не денусь. Мне просто некуда деваться. Я слишком сильно тебя люблю. Если бы ты знала, сколько глупостей я сделал в своей жизни.

— Нет, ты, я знаю, перестанешь меня любить. Я — никчемный человек.

— Глупая! Ты самый лучший в мире человек. Ты самый дорогой мой человек. У меня никого нет, кроме тебя. Ты поспи лучше, мы потом поговорим. — Он ласково гладил меня по голове и шептал еще долго, как я ему нужна и как много во мне света и тепла. Я рыдала, не переставая, не в силах даже хоть на минуту успокоиться.