Материя

— А вы знаете? Вы там наблюдаете? Вам разрешено?

Принц больше не мог это выносить.

— Вы прекратите разговаривать с этими фантомами?! — закричал он, снова вскакивая на ноги, стул его перевернулся; Холс только-только улучил минутку, чтобы спокойно пригубить вина из бокала, теперь ему пришлось мигом все проглотить и быстро вскочить на ноги вслед за принцем, отирая рот рукавом. — Эти воображаемые демоны съели весь ваш разум, сударь!

Хирлис покачал головой.

— Разве воображаемые, принц? Будь на Сурсамене подобные системы наблюдения, ваши трудности могли бы разрешиться.

— Что вы несете?! — прошипел Фербин сквозь зубы.

Хирлис снова вздохнул.

— Принц, прошу вас, сядьте... Нет, не надо, лучше я встану. Давайте все будем стоять. Хотя нет... ступайте за мной. Я кое-что покажу вам.

* * *

Воздушный корабль — гигантский темный пузырь — плыл в отравленном воздухе над все еще пылающим полем боя. Они прибыли сюда в небольшом воздухоплане Хирлиса, который беззвучно поднялся со дна очередного гигантского кратера и с шелестом полетел сквозь облака и дым, потом сквозь прозрачный воздух — на кровавый закат. Сгущался сумрак; вдалеке, на горизонте, порой мелькали желто-белые вспышки. Серые и красноватые кольца и круги покрывали темную холмистую землю. Они подлетели к воздушному кораблю, ярко подсвеченному со всех сторон, зеркальная поверхность его посверкивала. Словно некое предостережение, он висел высоко над изрезанной багровыми шрамами землей.

Воздухоплан причалил к широкой палубе под брюхом гигантского корабля. Туда-сюда сновали воздушные суда: прилетали, набитые ранеными, а улетали пустые, если не считать возвращающихся санитаров. Тихие стоны наполняли теплый, пахнущий дымом воздух. Хирлис провел принца с Холсом по винтовой лестнице в палату, уставленную гробоподобными койками. На каждой лежали без сознания солдаты — бледные, низкорослые. Холс окинул взглядом этих безжизненных на вид людей и испытал укол зависти — им, по крайней мере, не нужно было вставать, ходить, взбираться по лестницам при этой жуткой силе тяжести.

— Знаете, — тихо сказал Хирлис, двигаясь между слабо светящихся коек-гробов; Фербин и Холс шли сзади, четыре невидимых охранника были где-то рядом, — есть такая теория: все, что мы воспринимаем как реальность, — это лишь иллюзия, навязанная нам галлюцинация.

Фербин промолчал. Холс решил, что Хирлис обращается к ним, а не к своим демонам или как их там, а потому отозвался:

— У нас есть секта, которая исповедует примерно ту же веру, сударь.

— И это не такая уж редкость. — Хирлис кивнул на больных. — Они спят и видят сны, которые по разным причинам внушаются им. В спящем состоянии они будут считать, что их сны и есть реальность. Мы знаем, что это не так, но можно ли быть уверенным, что наша собственная реальность окончательна и неоспорима? Не существует ли другой, внешней реальности, которую мы можем увидеть при пробуждении?

— И что же делать простому человеку, сударь? — покачал головой Холс. — Нужно жить, где бы мы ни оказались на самом деле.

— Верно. Но мысли о таких вещах влияют на то, как мы проживаем свою жизнь. Некоторые считают, что с точки зрения статистики мы должны жить внутри иллюзии: шансы на это слишком высоки.

— Мне кажется, сударь, — сказал Холс, — что всегда найдутся люди, готовые поверить во что угодно.

— Ну а я убежден, что они ошибаются, — ответил Хирлис.

— Насколько я понимаю, вы размышляли над этим? — спросил Фербин как можно язвительнее.

— Да, принц, размышлял, — сказал Хирлис, продолжая вести их мимо спящих раненых. — И я основываю свои доводы на нравственности.

— Неужели? — Презрение Фербина теперь уже не было напускным.

Хирлис кивнул.

— Предположим, все, о чем нам говорят, не менее реально, чем наш собственный опыт, иными словами: история Вселенной, полная пыток, убийств и геноцида, реальна. Если она контролируется кем-то или чем-то, то создатели этой иллюзии — настоящие чудовища. Они должны быть начисто лишены порядочности, сострадания и жалости, если допускают все это, если все это происходит с их ведома. А ведь история по большей части выглядит именно так, господа.

Они подошли к наклонным, смотрящим вниз окнам, из которых открывался вид на изрытую ямами и воронками поверхность. Хирлис показал рукой на койки-гробы, а потом на землю внизу, где там и сям мелькали вспышки.

— Война, голод, болезни, геноцид. Смерть в миллионах разных форм, зачастую мучительная и долгая. Какой бог создаст вселенную, где его творения испытывают такие страдания или причиняют их другим? Какой создатель параллельной реальности или судья в игре задаст начальные условия, приводящие к таким ужасным последствиям? Кем бы он ни был — богом или программистом, обвинение в его адрес будет одно: бесконечный садизм, преднамеренная, варварская жестокость в невыразимо страшном масштабе.

Хирлис с надеждой посмотрел на них.

— Понимаете? — сказал он. — Следуя этой логике, мы в конечном счете должны оказаться на низшем уровне реальности. Или на высшем — как посмотреть. Реальность может порождать самые нелепые случайности — встретив такие в романе, мы ни за что в них не поверим. А потому только реальность — творимая в конечном счете материей в ее первозданном виде — может быть так немыслимо жестока. Все, способное мыслить, все, способное проникнуться понятиями вины, справедливости или нравственности, воспримет такую дикость — если она допущена сознательно — как проявление абсолютного зла. Нас спасает нежелание думать. Но оно же является нашим проклятием. Так мы становимся сами для себя учителями нравственности, и бежать от этой ответственности невозможно, как невозможно взывать к некой высшей силе, которая, на наш взгляд, искусственно сдерживает или направляет нас.

Хирлис постучал по прозрачному материалу, по ту сторону которого шла война.

— Мы — это информация, господа, как и все живые существа. Но нам еще повезло — мы закодированы в самой материи, а не циркулируем в абстрактной системе как сочетания частиц или стоячие волны вероятности.

Холс поразмыслил над услышанным.

— Конечно, сударь, ваш бог вполне может оказаться скотиной, — сказал он. — Ну, или эти иллюзионисты.

— Возможно, — сказал Хирлис. Улыбка сошла с его лица. — Те, кто над нами и за нами, вполне могут оказаться олицетворением зла. Но такой взгляд — на грани отчаяния.

— И как все это связано с моей просьбой? — спросил Фербин.

Ноги у него налились тяжестью, и он уже начал уставать от этих бессмысленных с виду спекуляций, опасно близких к философии — предмету, с которым он соприкоснулся лишь мимолетно, усилиями нескольких отчаявшихся преподавателей. Впрочем, несмотря на мимолетность, у него сложилось стойкое впечатление: суть сей науки сводится к попыткам доказать, что единица равна нулю, белое — это черное, а образованные люди могут говорить через задницу.

— За мной наблюдают, — сказал Хирлис. — Могут наблюдать и за вашим жилищем здесь. Не исключено, что такие же крохотные машины шпионят и за вашим народом. Смерть вашего отца, принц, возможно, видело больше глаз, чем вы думаете. А то, что увидено однажды, можно увидеть и дважды. Только первичную реальность нельзя воспроизвести в полной мере, а все, что передается, может быть записано и обычно записывается.

Фербин уставился на него.

— Записывается? — в ужасе переспросил он. — Смерть моего отца записывали?