Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин
Шрифт:
Уже к 5 часам утра собралось на Ходынке не менее 500 тысяч человек.
А подарков – 400 тысяч! Ну а народ пребывал непрерывно. Кто-то ведь не спешил с вечера занять места, а кому-то и подарки были не столь важны. Борцы за них заранее приготовились. Причём пришли целыми семьями, ведь подарки вручались в одни руки. А если прийти семьёй, скажем, в пять, семь, а то и более человек, то и подарков будет соответствующее количество.
Детей брали без опаски, привели старших, принесли едва ли не грудных.
Ещё до начала торжеств кто-то пустил слух:
– Буфетчики и киоскеры по-тихому подарки своим раздают. Скорее, а то не хватит…
И толпа ринулась к баракам и киоскам.
Конечно, для контроля за торжествами на Ходынку были выделены полицейские. Всего их было около тысячи
Представьте себе теперь положение тех, кто был нанят для раздачи подарков. Они увидели несущуюся на ларьки и бараки толпу и поняли: сомнут. Что делать? Выбрали далеко не самый лучший выход. Стали бросать кульки вперёд, навстречу толпе. Наверное, надеялись остановить.
Толпа рвалась вперёд. Быть может, первые ряды заметили траншеи и ходы сообщения, быть может, кто-то даже сумел перепрыгнуть их. Но следующие за ними неизбежно падали на дно этих довольно глубоких фортификационных сооружений. Крик, визг, стоны, проклятия…
А возле бараков новая свалка. Там тоже падали люди, кто с подарками, кто так и не добравшись до них. И снова рёв, стоны, истеричные вопли, плач детей.
Конечно, Московский генерал-губернатор дядя императора великий князь Сергей Александрович был тут же извещён о случившемся. Конечно, меры были приняты немедленно. Усилены наряды полицейских, проведены мероприятия для успокоения толпы. Да, люди и сами пришли в ужас от содеянного. Кто-то рыдал над трупами родных, кто-то тщетно пытался отыскать на поле детей, братьев, сестёр, кто-то звал родителей.
Тела убитых были обезображены. Смотреть на них без содрогания было невозможно.
Жертвы были чудовищны. Генерал-губернатор принял меры к выносу убитых и отправке в медучреждения раненых. Доложил государю, стараясь смягчить размеры трагедии, чтобы не прерывать празднеств. Коронация – дело политическое…
Начало празднеств было срочно перенесено на 14 часов.
Император в своём дневнике написал о том, что было после трагедии: «До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружки, напёрла на постройки, и тут произошла страшная давка, причём, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном «народном празднике». Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка всё время играла гимн и «Славься». Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций, и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.».
На Ходынском поле играл оркестр под управлением Василия Ильича Сафонова, в ту пору известного дирижёра. Народ, постоянно прибывающий на поле, где уже были ликвидированы следы трагедии, встречал государя криками «Ура» и ликованием. О том, что произошла трагедия, никто из вновь прибывших понятия не имел.
«Любовница всех Царей»?
Но что же Кшесинская? Ведь она не могла не принять участия в торжествах по случаю коронации? Оказывается, могла. И против неё действовали тайные силы, основа которых – зависть.
Роли в парадном спектакле «Жемчужина» Матильда Феликсовна не получила. Но прежде чем обратиться к её рассказу о том, что случилось при подготовке к коронации, давайте представим себе, каково было ей сознавать происходящее. Может, оно и к лучшему, что не получила роль? Зачем душу бередить. Но Кшесинская не была Кшесинской, если бы проглотила обиду, нанесённую ей кем-то из руководства. Кем-то? Так ведь и в театральной жизни не всегда сразу удаётся узнать, кто подставляет
ножку.Матильда призналась в мемуарах:
«Невесело и тоскливо прошел для меня сезон 1895/96 года. Душевные раны заживали плохо и очень медленно. Мысли стремились к прежним, дорогим моему сердцу воспоминаниям, и я терзалась думами о Ники и об его новой жизни».
И она считала необходимым блеснуть на сцене перед своим возлюбленным, она хотела почувствовать его пристальный взгляд, горячий взгляд, а его взгляды она даже при подобных «бесконтактных» встречах, как её казалось, ощущала.
А между тем после назначения коронации в Императорском театре началась подготовка к торжествам. Был составлен парадный спектакль, «для которого ставили новый балет, «Жемчужина», не музыку итальянского и российского композитора и дирижёра Риккардо Эудженио Дриго (1846–1930), осевшего в России и даже получившего имя на русский манер – Ричард Евгеньевич. Написал постановку уже знакомый нам Мариус Петипа…
И вдруг Матильду, которая уже успела заявить о себе, не взяли в спектакль. Главная роль была отдана Пьерине Леньяни (1863–1923). Это была великолепная и достаточно опытная танцовщица и балетный педагог. Выбор не случаен. Один из исследователей отмечал, что «по самым строгим меркам, на Пьерине Леньяни и Матильде Кшесинской число “абсолютных балерин” и заканчивается».
Но Матильда понимала, что дело было в том, что показалось кому-то, будто нет более покровителей у неё, брошенной балерины.
Пьерина Линьяни уже готовилась, готовились и исполнители остальных ролей.
Но как могла Матильда стерпеть, что на коронационных торжествах ей придётся танцевать в самых обыкновенных старых балетах, таких как «Пробуждение Флоры».
Матильда писала:
«Я сочла это оскорблением для себя перед всей труппой, которого я перенести, само собою разумеется, не могла. В полном отчаянии я бросилась к Великому Князю Владимиру Александровичу за помощью, так как я не видела никого вокруг себя, к кому могла бы обратиться, а он всегда сердечно ко мне относился. Я чувствовала, что только он один сможет заступиться за меня и поймёт, как я незаслуженно и глубоко была оскорблена этим исключением из парадного спектакля. Как и что, собственно, сделал Великий Князь, я не знаю, но результат получился быстрый. Дирекция Императорских театров получила приказ свыше, чтобы я участвовала в парадном спектакле на коронации в Москве. Моя честь была восстановлена, и я была счастлива, так как я знала, что это Ники лично для меня сделал, без его ведома и согласия Дирекция своего прежнего решения не переменила бы.
Я увидела, что после своей женитьбы и двух лет разлуки Ники исполнил моё желание и защитил меня, отдав соответствующее распоряжение. Я убедилась, что наша встреча с ним не была для него мимолетным увлечением, и он в своём благородном сердце сохранил уголок для меня на всю свою жизнь. Это он мне доказывал самым трогательным и сердечным образом».
Важно добавить к этому, что решение отказать Матильде в роли парадного спектакля могло быть принято вовсе не потому. Все решили: мол, за балерину теперь и заступиться некому. Некоторые исследователи полагают, что могла быть и иная причина. Дирекция посчитала, что выступление Кшесинской в парадном спектакле, да к тому же в главной роли, может оскорбить императрицу Александру Фёдоровну.
Выход нашли. Кшесинская поведала следующее:
«Ко времени получения приказа от Двора балет «Жемчужина» был полностью срепетирован и все роли были распределены. Для того чтобы включить меня в этот балет, Дриго пришлось написать добавочную музыку, а М. И. Петипа – поставить для меня специальное па-де-де, в котором я была названа “желтая жемчужина”: так как были уже белые, черные и розовые жемчужины».
Но хотя победа и была одержана, радость её не могла пересилить горе, боль и тоску: «При общем веселье во время коронационных торжеств я старалась отгонять от себя свое горе и свою грусть, принимать у себя в гостинице много друзей, казаться беспечной, но все это было только наружное, напускное, на душе же было по-прежнему тяжело. Как трудно было мне видеть коронационную процессию, когда мимо трибуны, где я сидела, проходили в коронах и порфирах, под пышными балдахинами Ники со своей женой».