Матриархия

Чтоб не упасть, соседка сграбастала живую изгородь. Виноград захрустел, зашелестели сухие листья, а я послал еще один удар вдогонку: специально метил в уже поврежденное место.

Переносица хрустнула, из ноздрей хлынул поток. Капли крови попали на бетонную дорожку, оросили виноградную лозу.

Красные бисеринки, на спелых ягодах.

– Ч-чщерт... Юрка! Что с ней вообще?

– Я... я... Не знаю! Я НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ!

Сломанный нос Лену не успокоил. Девушка перевернулась со спины на живот, напоролась ладонью на арматурину, и даже бровью не повела.

Зомби так быстро не двигаются. Да и не походила соседка на ожившего мертвеца.

На халате и на груди девушки образовался бордовый фартук, затекла кровь и в пупок. Халат теперь развязался полностью, так что я теперь видел и причудливо выбритый передок: широкая стрелка указывает на «вход».

– УБЕЙ ЕЕ!
– завизжал Юрец. Сам он чем-то гремел, что-то искал, суетился. Соседка вновь поперла на меня. Теперь уже прихрамывая. По запястью у нее стекала кровь, и я почему-то подумал о распятом Иисусе и стигматах.

Дрын тренькнул и переломился. У соседки мотнулась голова. Лена теперь сидела на четвереньках, опустив голову, из носа продолжала струиться кровь. На щеке - рваная рана и в просвете видны желтоватые обломки зубов и язык, но все равно она пыталась встать, как робот с зацикленной программой. Или как пьяная вусмерть.

Юрец визжал, с перекошенной рожей. Потом мелькнуло солнце на железе, а после - влажный треск, хруст.

Черный провал. Помню, как цеплялся за изгородь, а желудок болезненно сокращался, выплевывая тортик, сырный пирог, кофе.

В глазах темно. Потом все стало темно-зеленым, потом серым.

После краски вернулись, но день показался выцветшим, как будто кинескоп у «телевизора» всего сущего подпортился.

После я различил соседку. Распахнутый халат - полы, как крылья мертвой бабочки. Ноги, руки, пальцы, голова - все это будто вылеплено из грязного воска. Стрелка-вход. Расколотая тыква, обрамленная паклей. И снова «малиновое варенье», с добавлением желтоватой, губчатой сыворотки.

Желудок вновь конвульсивно дернулся, но рвать было уже нечем. Юрец сидел на заднице, обхватив ладонями щеки. Рядом с ним валялся вымазанный топор.

В какой-то момент перестало существовать время. Я пошатнулся. Юрец глядел на меня, сквозь частокол пальцев: глаза навыкате и весь как мясник из бойни, в засохших и свежих брызгах.

– Я проснулся утром от криков, - начал он монотонным голосом.
– Из комнаты родителей донесся грохот. Я давно не захожу туда, у нас негласное правило: не входить в комнаты друг друга без приглашения, по утрам и вечерам.
– Юрец глядел сквозь меня, сквозь виноградную изгородь, сквозь пространство.

Он перевел взгляд на топор и отсел от него. Как обидевшийся ребенок от товарища.

– Но крики и стук не прекращались. И тогда я заглянул... заглянул туда, и она его... А потом бросилась на меня. Пришлось... мне пришлось...

– Все, хватит, - я поднял руку.
– Понял.

И в голове уже начинали ползать тревожные паучки. Мы только что убили человека. Соседку, Лену. И конечно, я ни черта не понял.

А труп вот он - на дорожке.

Что дальше? Тюрьма?

По спине, несмотря на ласковое солнце, побежали мурашки. Юрец продолжал повторять одно и то же, всхлипывая.

Хотя может... Может она и впрямь взбесилась? И Юрец тоже? Они с ней заодно. Юрец поймал мой взгляд и спросил дрожащим голосом:

– Не веришь? Ты не веришь мне?

– Верю... Я не пойму ни хрена, что это... значит. Это ж соседка твоя, Ленка. Да?

– П-под-глядывали за ней, - прозаикался Юрец. Встал, согнул спину - разогнул. Потом отошел под навес, сбоку и плюхнулся на диван. Летом Юрка даже спит здесь, накрывается москитной сеткой.
– Ты помнишь, как мы за ней подглядывали, Ром?

– Ну, она же не из-за этого взъелась?

Юрец тупо посмотрел перед собой. А потом разразился истерическим смехом, хлопая по дивану ладонью. По щекам текли слезы, он размазывал грязь по обивке, а пылинки танцевали в воздухе.

Сначала я думал, что Юрец успокоится сам, но истерика затянулась. Так что я подошел к нему и отпустил пощечину. Он клацнул зубами и уставился на меня почти что осмысленным взглядом.

– Юра. Объясни, наконец - что произошло?

– Я... не знаю! Мама убила папу. А потом накинулась на меня, с ножом. Мне пришлось...
– он подавился и закашлялся. Я похлопал его по спине. Вымазал руку в крови, и подавил приступ брезгливости. Соседка на дорожке издала неопределенный звук, нечто среднее между кашлем и шепотом.

Мы с Юрцом как по команде уставились на нее.

– Это как зомби-апокалипсис?
– спросил я.
– Только часть людей спятила? Почему мы тогда... адекватны? Да смотри ты на меня, хватит уже! Ты истеричка что ли?

Юрец стал раздражать. А все потому, что я не видел, во что превратился его дом.

Он же глядел с непониманием. Почти такой же взгляд, как у соседки.

– Ну, конец света, зомби-апокалипсис! Не смотришь ужасы, а?

– Я не смотрю телевизор. И вообще фильмы, - Юрец закашлялся и встал. Прошелся под навесом, бросая взгляды на дорожку.
– Но о зомби слышал, конечно. Что мы будем с ней делать?

– Ничего. Нужно... Наверное нужно вызвать ментов.

Я хотел спросить, почему он набрал именно меня, но промолчал. К кому еще мог обратиться Юрец?

Кроме того - я и сам не верил, что мы так просто позвоним в полицию. Уже тогда я стал догадываться, что соседка и родители Юрца - слова одной и той же песни. Одни и те же волоски большущей ЖОПЫ, в которую попало человечество.

Глава 2+Глава 3

Пока это были лишь ростки осознания, и я глушил тревогу (безуспешно). На самом деле Лена вонзила зубы не так уж глубоко, терпимо. Вдруг она на самом деле болеет бешеством?

Вдруг этот «вирус безумия» передается со слюной?..

– У тебя есть перекись или йод? Надо обработать раны.

– Пошли, - мотнул головой Юрец. Он явно обрадовался тому, что можно заняться чем-то более привычным, чем раскалывание черепа топором.

Обычно дома у Юрца прохладно. Сейчас в легкие сразу прокрался удушливый, влажный запах и тошнота опять подступила к горлу. Юрец чуть прихрамывал, а я держал раненную руку на весу.

Зашли в ванную. Темно, единственное окошко у самого потолка. Совмещенный санузел. Тряпка в бурых пятнах валяется возле корзины для грязного белья.