Матрица

Я была в черных джинсах, белой рубашке с прихотливыми лилово-малиновыми и жемчужно-серыми пятнами-аппликациями плюс вкрапления золотис-ого — полоски на рукавчиках, окантовка ворота, кокетка, золотой браслет-[асики и цепочка с кулоном на шее...

Я нашла такое положение, чтобы видеть в зеркале одновременно оба отра-кения: и рисунка на стене и аппликации на левой поле своей рубашки.

Теперь, когда эти две абстрактные картины оказались рядом, их сходство тало просто разительным.

Моя мама этот узор, мной придуманный, вырезанный из разных тканей и гашитый на рубашку, называет «встреча двух больных сороконожек, очень боль-ых». А однажды она определила: «Две весельные шлюпки, вид сверху».

На самом деле в отличие от родительницы я замышляла поэтический сю-:ет: лилия и мышка тянутся друг к другу ручонками-отростками. Некоторые з этих потеков-разведчиков уже успели не только встретиться с арьергардом ругой стороны, но и переплестись в радостном нежно-пепельном и лиловом шце, другие только начали движение, выжидая, обтекая, маневрируя, при-матриваясь-принюхиваясь издалека, осторожничая, а некоторые ручейки — о одному из каждого стана, сиреневого и мышиного — испугались сближения другим цветом и дезертировали вбок, к пуговицам, ломая строй собратьев шлевидными на конце потеками.

А если стать к зеркалу спиной — нет, надо еще боковушку трельяжа поверить по оси, вот так — то можно, обернувшись через собственное плечо, увидеть рядышком совмещенными в иллюзорно едином пространстве композицию на спинке моей рубашки и точно такую же картинку — на стене комнаты Званцева: зайчик пушистенький пьет малиновое вино.

— Здорово! — сказала я. — Какое интересное совпадение! Такое впечатление, что один и тот же дизайнер оформлял и твою квартиру и мой прикид...

— Нет, все здесь делал я сам. И эскизы и всё-всё-всё. Я, знаешь, люблю работать руками. Это мое любимое сочетание цветов.

— Мое тоже, — я хотела рассказать ему, что рубашку шила сама и аппликации на ней тоже моих рук дело, собиралась спросить, а что он видит в этих картинах, что он думал, когда их рисовал, но в это время он решил пропальпи-ровать мои груди, и я сказала лишь: — Ты любишь работать руками... это видно. Ну, не все же сразу... — и выскользнула из его объятий, сгладив свои слова улыбкой.

— Присаживайся, — сказал он. — Давай-ка выпьем за знакомство. — Он достал из бара бутылку и сообщил, разливая по бокалам: — Не подделка. Настоящий французский коньяк. Сам в Париже покупал.

Он вышел на кухню, там щелкнула при открывании, затем утробно чпокнула при закрывании дверца холодильника, и Званцев вернулся с двумя запотевшими бутылками пепси-колы.

— Вон же открывашка лежит, — подсказала я, видя, что он собирается сделать.

— Терпеть не могу открывашек. Я предпочитаю вот так, при помощи перстня, — и он в мгновение ока небрежно-натренированным движением, как автомат на конвейере, откупорил одну за другой обе бутылки. — Ну, за знакомство, Лена.

— За знакомство, Олег. — Я пригубила коньяк, плеснула себе в стакан пепси. — Что же случилось с твоей прежней ассистенткой? Почему ты ищешь новую?

— Она ушла в декрет.

— Она забеременела, и ты дал ей отставку... Спустя время и я от тебя забеременею, ты и мне дашь отставку, начнешь искать новую ассистентку... объявишь кастинг...

Званцев рассмеялся.

— Я буду предохраняться. — Из прикроватной тумбочки он извлек большой прозрачный целлофановый пакет и бросил его на стол как раз на нейтральной полосе между нашими бокалами.

Пакет был доверху забит презервативами всевозможных фирм-производителей — в аккуратных коробочках, оживленных фотографиями полуодетых или полураздетых — как кому больше нравится — красоток.

— На целый год вперед запасся? Брови его поднялись.

— Мне едва на месяц хватит...

— О-о-о! — только и могла сказать я. С улыбкой, разумеется.

— Выбирай, какой тебе сегодня больше по душе.

Я остановила свой выбор на упаковке, на которой частично, краем налазили друг на друга два червовых туза, очевидно, призванные символизировать два сердца, положила эту коробочку на стол.

— Отличный выбор! — дежурным бодряческим возгласом продавцов и коммивояжеров одобрил он. — А чем, если не секрет, тебе приглянулся именно этот? Исходя из опыта? Твой партнер пользовался именно таким?

— Исходя из эстетических соображений. Коробочка самая красивая. Как на мой вкус.

— Чисто по-женски. Некоторая склонность к поверхностному восприятию, а отсюда — к поверхностным суждениям. Многие женщины выбирают красивую упаковку, не задумываясь о качестве содержимого...

— Если ты имеешь в виду себя, то мысль довольно верная, — заметила я. Он рассмеялся.

— Я не однолюб — разве это преступление? Что естественно, то не безобразно. Очевидно, это была его любимая поговорка.

— Тебе, должно быть, нравится такая жизнь — все время новые лица, новые страны и города, новые чужие мысли... Сегодня ты в ЮАР, завтра в Париже, послезавтра, скажем, в Японии...

— Ой, вот только про Японию не надо. Япония — тяжелый случай... Я не смог бы работать на одном месте — ка-аждый день с вось-ми-и до пяти-и... одно и то же!.. Стоматолог, например. Это же кошмар! Каждый божий день — сверлить, дезинфицировать, ставить пломбу, шлифовать заподлицо, следующий: опять — бормашина, дезинфекция, пломба, шлифовка — изо дня в день, из года в год... Я б волком завыл от тоски. У меня такая натура — нужно разнообразие. Мое любимое стихотворение: «Я ненавижу свет однообразных звезд»... — он сделал явственное логическое ударение на слове «однообразных».

Я продолжила:

— Здравствуй, мой давний бред

— Башни стрельчатой рост!

Кружевом, камень, будь,

И паутиной стань,

Неба тугую грудь

Острой иглою рань!

На лице его отразилось изумление. И несколько оправившись от него, он вступил — в начале новой строфы в унисон со мной, далее мы с ним декламировали вместе — слово в слово, буковка в буковку, одновременно делая: паузы, синхронно повышая и понижая голос, нарастая и спадая, на одном дыхании, как один человек, или же как два профессиональных чтеца, много репетировавших и много выступавших перед публикой дуэтом, даже жесты у нас были идентичными — в одних и тех же местах стихотворения:

— Будет и мой черед.

Чую размах крыла.

Так, но куда уйдет

Мысли живой стрела?

Или, свой путь и срок

Я, исчерпав, вернусь?

Там я любить не мог.

Здесь я любить боюсь...

— Ты любишь Мандельштама? — спросил он после того, как мы некоторое время послушали тишину.

— Это мой любимый поэт.

— Вот только почему я не вижу тебя внутри? Очень сильное биополе? Что у тебя в голове, что ты за человек...

— А может, я и не человек вовсе? — спокойно сказала я. Видно было, что он похолодел. Я продолжала нагнетать: