Матросы «гасят» дикарей

Рыча от натуги, Глеб сбросил с себя мертвеца, кинулся на четырех конечностях к «глоку».

Схватил его, сдавил рукоятку трясущимися руками, принялся стрелять, смутно различая мельтешащие мишени. Заорал дикарь, собравшийся топором обидеть обездвиженного

Станового, пули мощного калибра отбросили его к борту, опрокинули с глаз долой!

Заверещал, задергался второй – в петушиных перьях, с пышной прической, напоминающей куст агавы, в ожерелье из крокодиловых зубов, увивающем шею наподобие жабо. Пули раскрашивали алой краской боевой прикид, он повалился, колотя задубевшими пятками по палубе, отваливались кольца из ротанга, обмотанные вокруг бедер. А вот с последним туземцем Глебу не повезло. Самый страшный, морщинистый, весь в какой-то рыболовной сетке, физиономия иссечена шрамами, он подлетел к нему прыжком, ловко выбил тяжелым копьем пистолет, размахнулся, чтобы ударить плашмя. А Глеб уже катился, и звук удара по палубе зычно тряхнул воздух. Но копье не сломалось, дикарь не растерялся, после прыжка он опять мерцал перед Глебом, копье завертелось, как мельница. Глеб уже подпрыгнул, пятился, выбить эту штуку у дикаря было невозможно, слишком быстро она мельтешила. Любое прикосновение, и можно остаться без пальцев.

Он отступал, а тот давил, ржал утробным замогильным смехом, перехватывал копье то в одну, то в другую руку, раскачивал туловище, делал обманные уклоны и броски из стороны в сторону. Такому только в цирке выступать… Подкосилась нога, Глеб чуть не оступился, прижался к рубке, чувствуя, что, кажется, приплыл. А дикарь взревел, и «мельница» завертелась горизонтально, приближаясь к шее майора спецназа. Он рухнул на колени, хоть немного отсрочить нападение… Ноги уже не держали, руки не работали, этот жаркий денек измотал до упора. Послышался возмущенный вопль откуда-то сверху, не иначе Господь проснулся, и дикарю на голову сверзился негодующий Антонович, схватил его за горло сильными руками, треснул что есть духу о стальную надстройку. У папуаса подкосились ноги, он сделался каким-то смешным, косоглазым, начал оседать, выронив копье. А Антонович не остановился на достигнутом, снова треснул, а потом вошел в раж, колотил его, зверея, пока не раскололась лобная кость…

– Спасибо, Шура, это так кстати… – прошепелявил Глеб, опускаясь на колено, чтобы поднять копье.

– Не позволю каким-то недоделкам обижать моего командира! – пафосно возвестил Антонович. – Браво, командир, мы отбились!

– Парни, не расслабляйтесь… – захрипел Глеб, путая русские слова с английскими.

– Мы не знаем, что у нас на корме… Эти черти могли и там высадиться… Парни, держите оборону…

Мимо него кто-то топал на корму, кажется, Мэрлок и блондин Кенни. Остались еще люди, способные бегать и держать оружие! Антонович сварливо разорялся, что кончились патроны и самое время начать воевать «этими палками-копалками»…

– Шура… – вцепился в него Глеб, чтобы не упасть. – Живо за баранку этой колымаги, уводи ее к чертовой матери, пока нас тут всех не раздолбали…

Но как бы не так! Вторая волна накрыла с головой многострадальный катер и его измученных обитателей! Под шумок две лодки, набитые «пещерными людьми», приблизились к корме, дикари забирались на судно молча, а когда молчать стало незачем, обозначили свое присутствие оглушительным ревом и поперли, сметая все на своем пути! Послышался сдавленный хрип, Мэрлок и Кенни с глазами по полтиннику улепетывали прочь, а за ними неслась разъяренная толпа – не меньше дюжины туземцев, потрясающих топорами и копьями, «декоративно» украшенными перьями и мехом!

Остановился Кенни, выпустил в толпу остатки магазина, повалив двоих, а в лоб ему, вращаясь в воздухе, уже летел массивный топор!

Силы взялись ниоткуда, когда уже не надо, Глеб вскочил, размахнулся копьем и швырнул, поразив грудь летящего на него верзилы, у которого хищно раздувались ноздри и ходили ходуном кабаньи клыки, продетые через нос…

А потом, когда дошло, что проиграли по всем позициям, включился инстинкт самосохранения. Глеб помчался на нос, оттолкнулся обеими ногами, извернулся в полете, переваливаясь через борт. Последовала яркая мизансцена, глаза бы не видели этого непотребства! Антонович прыжками взбирался в рубку, наивно полагая там спрятаться. Камень, выпущенный из пращи, треснул Саймона по груди, отшвырнул, как пустую картонную коробку. Толпа уже кого-то топтала, похоже, Карденоса.

Платов прыгнул в стойку, но его смели. Серега Становой, полумертвый от боли, рвал копье из ноги, и даже вырвал и замахнулся… Что было дальше, Глеб уже не видел – пучина накрыла с головой…

Он решительно не помнил, как куда-то плыл, куда-то выползал, где-то отсиживался.

Не видел, как после его исчезновения со сцены на горизонте возникли два зеленых крокодила, они спешили к месту пиршества – ведь в воде плавало так много «безопасной» и калорийной пищи! Процесс панического бегства абсолютно не удержался в памяти.

Его спасали срочно прибывшие ангелы, а может, добрые феи, не дали утонуть, не позволили пропасть в болотистых прибрежных почвах. Он очнулся на следующий день – с абсолютно пустой, протяжно ноющей головой. Расклеил глаза, обнаружил солнце на небе – оно царило практически в зените, и только шапки листвы спасали от разрушительного ультрафиолетового воздействия. Ночью, похоже, шел дождь – трава блестела, и влажность царствовала убийственная. Он лежал, укрытый папоротниковыми листьями, абсолютно не помнил, чтобы себя укрывал. И все же он это сделал. Глеб поднял непослушную руку с часами, убедился, что солнце действительно в зените – положение стрелок соответствовало именно этому положению светила. Выходит, он провалялся в отрубе больше пятнадцати часов. Браво, майор. Так можно Вторую мировую проспать и не почесаться. Армия уйдет воевать, а ты, несчастный… В память загрузилось кое-что из вчерашнего, и он почувствовал непреодолимое желание кого-нибудь убить.

Подходящих кандидатур в округе не оказалось, и он треснул кулаком здорового жука-рогоносца, уже собравшегося перекусить кусочком его плоти на щиколотке. Жук развалился пополам, и мощная усатая «креветка» (или гусеница), ползущая, чтобы составить жуку компанию, остановилась и задумалась, стоит ли это делать. Он погрозил ей кулаком, мол, уйди, тварь, я не шучу.

Ныла спина, но вроде слушалась. В память загрузилось абсолютно все, Глеб схватился за голову и застонал. Тело повиновалось, но представляло сплошной зудящий нарыв.

Он слышал про этот феномен – так называемая «папуасская гниль». Хватает маленькой царапины, и под кожу тут же просачивается некая местная мерзость и начинает гнить.

Раздражение при этом нешуточное. При смене места проживания гниль проходит, но как его сменить, если он даже не понимает, где находится?

Вокруг него росли причудливые деревья, спускались с веток стебли лиан, как такелажная оснастка с мачт и рей. Шевелили крыльями на ветках нереально огромные бабочки. В кустах чирикали эндемические птицы. Здоровенный шишколобый попугай уселся, махая крыльями, на толстую ветку, склонил хохлатую голову и уставился на Глеба смышлеными глазами.

– Тебя тоже эти сволочи превратили в попугая? – проворчал Глеб и начал себя ощупывать. В том, что уцелело от форменной футболки и форменных штанов, появляться в приличном месте воспрещалось категорически. Ни оружия, ни других полезных вещей. Только часы, которыми можно гвозди забивать. Впрочем, нет, пошарив в одном из карманов, он извлек на свет сотенную купюру в валюте вероятного противника, и она буквально на глазах превратилась в кашу и протекла между пальцами. Еще и нужда стучится в дверь…

Несколько минут он приходил в себя. Размял поэтапно кости, испил дождевой воды, накопившейся в сердцевине конусовидного листа, помечтал о зубной щетке. Начал осматриваться и соотносить себя с местностью. Если он свалился с носа катера, то, по идее, должен был приплыть на левый берег. Глеб отправился на запад, это было первое, что пришло в голову, отыскал собственные следы, обрывки собственной майки на колючей ветке, и через несколько минут вышел к Анокомбе, невозмутимо несущей свои воды.