Матросы

— Вырезывают отдушины, — шофер намертво стиснул челюсти и после паузы продолжал: — Тут что было! Если бы только женский плач спрессовать в шашки, можно бы еще таких пять штук взорвать… Я тут приторможу, прыгай! Знаешь, куда к причалу? Да знаешь, конечно! Деньги убери, братишка. Прежде всего мы с тобой, насколько я тебя правильно понял, коллеги, — и как бывшие моряки, и как шоферня.

На переправе молча брали билеты, не спеша двигались по сходням, садились, устраивались на правом борту, чтобы лучше рассмотреть бухту. Не слышалось пустых разговоров. Издалека он заметил «Истомина» и не удивился изменениям на нем. В письмах Василия крылись доступные для понимания намеки.

Глядя в ту сторону, куда глядели все, Петр думал о ребятах, служивших на погибшем корабле. Кое-кого припоминал по фамилиям и именам, кое-кто возникал как в тумане, и не хотелось прояснять очертания — пусть такими и останутся. Кто-то из них жив, кого-то поглотило море…

Не дожидаясь, пока заведут швартовы, Архипенко выпрыгнул из катера, прошел по недавно отстроенному пирсу и, никого не расспрашивая, поднялся по расковырянному оврагу с незаконченной дорогой. Он легко отыскал улицу Леваневского и жилище Карпухина. Вилась тропка, промятая пешеходами по обочине спуска. Лесенка в четыре ступени кончалась площадкой с железными решетками, а калитка вела в огороженное диким камнем подворье, распланированное колышками для будущего сада. Судя по всему, на участке работали заботливые руки человека, «зараженного частнособственническими инстинктами», как выразился бы Латышев.

Старый штамбовый виноград с его шершавыми светло-коричневыми узлищами коренных стволов оплетал беседку и вход в домик под черепичной крышей. Закрытые наглухо ставни выкрашены шаровой краской, а водоразборная колонка и всякие мудрые возле нее приспособления взяты под стойкий кузбасский лак. Более веских характеристик хозяина-моряка не требовалось. Маленький мирок как-то не связывался с образом старого друга. Не замечалось в нем раньше хозяйственных способностей, не травил он себя скопидомством и не заглядывал далеко в будущее. Корабль терпел как необходимость, землю отрицал, не ожидая от нее ничего хорошего для себя. В Карпухине крепко жил разочарованный колхозник. И ныне, глядя на ухоженную за осень почву, на следы кропотливого труда хозяина — даже бассейн смастерил для поливки, — Петр с горьким чувством удовлетворения еще раз ощутил таинственную власть земли.

— Вам кого, гражданин?

Голос заставил Петра повернуться к крыльцу, на котором показалась женщина с литыми формами крепкого здорового тела. Рядом с ней стояла курчавая девочка лет пяти.

— Мне гражданина Карпухина, — в тон хозяйке дома ответил Архипенко, не выпуская из рук чемодана и подарочного кавуна в авоське.

— Заходите. — Женщина приветливо улыбнулась и, посторонившись, пропустила его в сени. — Вы Петя Архипенко?

— Как узнали? — Петр осматривался в низенькой комнате, убранной дешевыми ковриками; у стен были расставлены стулья.

— По арбузу, — с приятностью ответила женщина. — Ждал он друга с Кубани. А где арбузы, как не на Кубани?..

— Примета верная, — согласился Петр, — только освободите меня от нее. Намучился я. Сетку пришлось в Симферополе купить, а то выскальзывала примета из рук, как живая… Как ваше имя, извините?

— Серафима, — весело ответила женщина и, поблагодарив за подарок, ушла, чтобы вернуться в новом платье, еще больше подчеркивающем зрелую красоту ее тела.

«Полностью во вкусе Карпухина, — подумал Петр, довольный выбором своего друга. — Такая ему и мерещилась. С такой нарадуется за всю свою черную кочегарскую жизнь».

Казалось бы, в комнате полный порядок, прямо-таки корабельный, а не сидится Серафиме — там приберет, там пыль смахнет; даже пальцем по стеклу провела и — с тряпочкой.

Движения у нее ловкие, быстрые. Рыжеватые волосы свободно падали на меднисто-смуглые плечи, сочные губы лукаво кривились в какой-то тайной улыбке. Брови черные, как у гречанки, а глаза теплые, серые, русские. Она деликатно, без всяких ужимок и оханий успокоила Петра, рассказав все ей известное о Василии. Он попал в катастрофу уже после взрыва, когда неожиданно корабль перевернулся и захватил часть барказов, подошедших к нему с аварийными командами. Состояние брата тяжелое, но не безнадежное.

Будто невзначай, Серафима намекнула на дружбу Василия с Галочкой Чумаковой; узнав о несчастье, она еще вчера прилетела из Одессы, где учится.

— Пробивалась в госпиталь, не знаю, пустили ли ее. Туда трудно пробиться. Не знаю, разрешат ли вам свидание. А вы Катю Чумакову помните? — Серафима все же не сдержала женского любопытства и вызвала краску на лице бывшего старшины. — Катя прекрасно живет с новым мужем, истоминским штурманом Вадиком Соколовым. Ребенок остался при ней, не отдала. Прежний ее офицерик измотался по ресторанам, видела его: взъерошенный, как осенний грач. После списания подался в торговый, на малый каботаж, и там не прижился…

Казалось, из какого-то глухого далекого прошлого возникали имена, и каждое из них приносило с собой рой воспоминаний, тревожных и ненужных, и ни в одном из них не было прежней сладости, а только тоска и цепкий страх. И все же хотелось слушать этот густой женский голос, возвращаться вместе с ним в прошлое, заполнять пустоты памяти, страдать… Чертовски нескладно устроен человек! Непонятно, куда его тянет, почему иногда страдания становятся значительней радостей, а горечь укрепляет силы.

— Я, наверное, пойду, Серафима. Карпуху не дождешься…

— Куда же вы пойдете, Петя? Он должен быть с минуты на минуту. Вероятно, что-то важное задержало. Теперь его отпускают ночевать. Возвращается к подъему флага.

— Тогда, пожалуй, подожду. Спасибо за угощение.

— Извините, поужинаем поплотней попозже. Может быть, мне съездить на Минную? Передать с ребятами на «Истомин»?

— Не надо. Я посижу в садочке.

Петр медленно шагал к площадке с решетками. Тут был выход из сада на Овражную улицу. Главный вход в угловое карпухинское подворье был с другой улицы. Там ворота, и подготовлено место для гаража. Приятель, по-видимому, рассчитывал богатеть.

С площадки виднелись бухта и часть города на той стороне. В предвечерней дымке будто плыл купол Владимирского собора, а за ним угадывалось открытое море, немало поутюженное Петром: пожалуй, ни одной складки на нем не осталось неразглаженной. Дымок табака и тихие раздумья возвратили Петра в уютное братство корабельного полубака. В памяти всплыли образы товарищей. Куда разбросала их судьба? Далеко небось заховали свои бескозырки и старшинские фуражки с твердыми козырьками. И все же, в какие бы сундуки ни нырнули они, эти морские приметы, никогда в душе не погаснет зажженная на корабле флотская искорка. Не загасить ее ничем. В любую минуту вспыхнет и будет гореть нетленным огнем.

Занятого такими мыслями и застал своего друга старшина первой статьи Карпухин. На объятия не поскупились и вполуобнимку направились к дому.

Серафима поцеловала мужа, взяла его фуражку и бушлат. Осчастливленный таким вниманием, Карпухин многозначительно подмигнул приятелю.

— Тебе семейный комфорт, вероятно, уже приелся, а я им никак не надышусь. Ночью, Петруха, проснусь, за стенку цап — я или не я?..

— Не только за стенку цапаешься, — игриво поправила его жена, добавляя к столу кое-какую снедь.