Май, месяц перед экзаменами

— Конечно, нет, — неестественно смеется Милочка. — В особенности вчерашний вечер нас убедил…

Нельзя сказать, что это звучит в обычном Милочкином тоне: снисходительно, насмешливо, легко и даже ласково. Это звучит горько.

Глаза Милочки беспокойно бегают, не встречаясь с глазами матери и все-таки ожидая от нее какого-то решения, какой-то помощи. Губы девочки тоже пока не собрались в небрежную гримаску, но еще минута-другая — и соберутся. Еще чуть-чуть — и ни за что нельзя будет заподозрить, будто только что дело доходило до крика, до отчаяния.

Людмила Ильинична притягивает к себе дочь и целует в висок, там, где начинаются туго натянутые золотые толстые волосы.

— И все-таки от таких, как ты, не уходят. Запомни это для начала.

— Прямо толпами бегают-бегают вслед, спотыкаются. — В Милочкином голосе теперь явный упрек. Будто мать могла, но не сумела обеспечить эти толпы. Просто не проявила расторопности в нужный момент, и все. Или, может, наоборот — проявила в ненужный?

— А тебе не кажется… — говорит между тем Людмила Ильинична, и руки ее опять разглаживают что-то на Милочкином лице. — А тебе не кажется: здесь и нет того, кто бы мог составить эти толпы. Уж не о Медведеве ли ты жалеешь, дочь? Надеюсь, нет?

Мельком они обмениваются взглядами и улыбаются обе одинаково, сгоняя улыбку куда-то в сторону, за плечо, что ли. Колю Медведева просто смешно представить рядом с Милочкой. Приземистого, с простецким выражением не только лица — всей фигуры. Оно, наверное, так с ним и останется, это выражение, на всю жизнь.

— Вот поедешь в большой город… — начинает Людмила Ильинична, но Милочка перебивает ее, зло поднимая губку над белыми ровными зубами.

— У нас уже и билет куплен? — спрашивает она и дышит, как будто чуть запыхавшись. Что-то, очевидно, так и кипит, так и клокочет в ней и ищет выхода наружу.

— Еще совсем недавно ты верила в такую поездку.

Милочка ничего не говорит, только еще раз показывает зубки, улыбаясь.

— Послушай, Мила… — говорит Людмила Ильинична и прихлопывает рукой по столу, чтоб Милочка не вздумала пропустить сказанное матерью мимо ушей. — Послушай, Мила, вчера ничего не кончилось и ничего не началось. Я надеюсь, ты не настолько глупа, чтоб предположить, что он действительно решил кому-нибудь из них доложиться. Остыл еще на нашем пороге, я тебе говорю.

Людмила Ильинична делает ударение на этом «я». Правда, она уже не стучит ладонью по столу для большей убедительности. Она теперь стоит, прислонившись к подоконнику, скрестив руки на груди, и смотрит на Милочку презрительно. Большая ли неприятность свалялась на эту девочку, ее дочь, и уже, потеряв голову, та готова наброситься на родную мать, кричит так, что на улице слышно: «Я не хочу, чтобы он уходил!»

— И не позорься, пусть люди думают: очень хочется, чтоб ушел. Прямо дождаться не чаяла, пока отцепится. А к Рыжовой переметнулся по старой памяти: много позволяла. Здесь не на такую напал.

Людмила Ильинична говорит так и чувствует, будто кто-то плеснул горячим ей в лицо. Даже глаза щиплет от этой внезапно поднявшейся жары. Даже шее становится невыносимо тесно в узком воротнике строгой блузки. Людмила Ильинична вертит головой вправо, влево, Людмила Ильинична только что не позволяет себе застонать вслух или захрустеть подряд сразу всеми своими белыми пальцами.

Как ни хочется ей, она не может поверить в собственные слова. Ни в то, что Рыжова себе много позволяла, ни в то, что Виктор вернется к ней единственно по старой памяти. Он вернется, потому что любит Рыжову, а не ее Милочку, не ее золотой комочек, не ее девочку… Какие у нее стали глаза, нет сил смотреть…

И в этот момент, как бывает даже с очень умными и сильными людьми, неуверенность, охватившая Людмилу Ильиничну по одному самому конкретному случаю, перекидывается на все остальное, что ждет в будущем ее Милочку. И оно, это будущее, предстает перед Людмилой Ильиничной полное потерь и щелчков судьбы.

В этом будущем прежде всего, оставив Милочку на перроне, отходит поезд прямого следования в ту обетованную страну, где во что бы то ни стало хочет она прописать Милочку.

Чтоб сдержать волнение, Людмила Ильинична на минуту кладет руку на свое вздрагивающее под ладонью горло.

Кто знает, сколько трудностей еще ждало бы Милочку по пути к обетованной стране. Даже если бы Виктор решил за нее все задачи и в этот раз, и во многие последующие. Но мы с вами помним о тех трудностях. Людмила Ильинична в этот момент помнить не в состоянии.

Когда Людмила Ильинична выходит наконец из дому, голова ее высоко поднята, а походка быстра и упруга. Нет, пока она мать, а Милочка ее дочь, пока Милочкина судьба вся впереди, Людмила Ильинична не может допустить никакой слабости, никаких отступлений от своей программы.

И она еще придумает что-то, чтоб подсадить Милочку хоть на подножку. С завистью еще посмотрят вслед Милке все эти Медведевы и Антоновы, не умевшие оценить, разглядеть…

Когда Людмила Ильинична идет по пустырю между ее домом и школой, у перехода через речку ей попадаются навстречу двое малышей. Им жарко в жестких суконных рубашках, они бредут вялые, форменные пояса низко свешиваются тяжелыми бляхами.

Мальчишки, видно, передумали идти в школу в этот последний день занятий, и лица у них виноватые, хитрые.

Людмила Ильинична не останавливается, чтобы сделать им замечание. Только собственная ее фигура, будто кто-то внутри щелкнул пружиной, становится еще прямее, еще четче.

Перейдя мостик, она оглядывается: мальчишки волоком волокут свои ранцы по пыли немощеной дорожки; сворачивают на пустырь, бегут по траве, падают, тонут в ней.

Людмила Ильинична стряхивает что-то невидимое с лацкана своего костюма. Что-то, чего там вовсе и не было. И идет дальше.

Суета и мельтешенье школьного двора перед экзаменами, конечно, были для Людмилы Ильиничны привычной картиной. Не то чтобы они раздражали ее, выводили из себя, но ей всегда больше нравилась церемония первого звонка, или выдача аттестатов, или просто торжественная линейка по любому случаю.

Сегодня шум и суета ей особенно ни к чему. Но еще от калитки Людмила Ильинична окидывает двор терпеливым взглядом хозяйки.

Сотни неожиданных течений в этом дворе. Сотни мчащихся наперегонки и навстречу друг другу молекул наполняют его.

Порой какая-нибудь из молекул закатывается таким радостным визгом или несется с такой скоростью, мелькая уже сбитыми коленками, что кажется, еще минута — и она отделится от поверхности школьного двора, умчится к облакам, показав на прощание видавшие виды подошвы.