Маяк в тумане

Дрок вышел из сарая часов в пять вечера, когда уже село солнце за горы. Хотя он и не спал, но веки его набрякли, глаза стали еще краснее, меньше, острее, напряженнее. У кулачных бойцов, когда готовятся они, высмотрев слабое место противника, нанести решительный удар, бывают именно такие глаза.

Ребята, увидя его, встали, попятились и отошли, но он крикнул:

– А ну, идить сюда все до купы!.. Вы палить хату умели, которая отцу з матерью трудов многих стоила, - иди тогда и слухай ухми! Как вы теперь тут уж одни з матерью останетесь, а я уйду.

– Куда же это ты уйдешь?

– испугалась Фрося.

– Ку-да-а?
– гаркнул вдруг Дрок.
– А куда донесут ноги мои, то там уж и останусь, вот куда! Годи!

– А я же как буду?

– А то уж твое дело - как! Поняла теперь? Вот!.. Дудичу земля достается, как он, не иначе, хабаря Опилкову дал!.. Вот! Ну, так пускай теперь горхоз тебя з детями кормит або Дудич, как он пока в больницу на перевязку пошел, а з меня, говорят люди, полным манером может стребовать за свою рожу калечную. Ну, только вот он что з меня получит!

И Дрок поднял было кулак, однако невысоко. Только тут поняла Фрося, что с ним в городе случилось что-то еще менее поправимое, чем вчерашний пожар, и присела на камень, чтобы не упасть. Маленькую она только что перед этим передала Ванятке, однако силы у нее оставалось мало, в глазах темнело. Она сказала тихо, одними губами:

– Куда же я одна с такой оравой? Мне же тогда смерть!

– Куда знаешь, - отозвался Дрок.

Фрося долго смотрела на него, и пристально и как будто плохо его видя, и проговорила так же тихо, как прежде:

– Кукурузы мешок Никанор вытащил - поспел... Это же помолоть нам можно... Что же - люди лепешки едят из кукурузы, и мы будем...

– "Ку-ку-ру-зы мешок"!
– презрительно вытянул Дрок.
– Вот еда!

– Пшеница, она тоже не вся погорела, она только сверху и дымом зашлась.

– А также водой она залитая и на всех она чертей похожая!

– Это ж промыть - высушить можно...

– Ну вот и мой. И ешь! И щененки эти пускай горелое жрут, в сарае ночуют. А как они и сарай спалят, тогда под кустами! Ну, одним словом, раз Никанорка своих бросил, то и я бросаю, годи! Он по столярству пошел, а я по бондарству пойду, - вот!

– Так у Никанора ребята уж большие, он говорил - у него же самый меньшенький, как наш Ванятка, - а я же как с такими останусь?

Глаза Фроси налились слезами не сразу, но когда налились, и все лицо стало старушечьим, и голова задрожала, Колька мгновенно растянул рот, зажал плотно веки и завел привычный для него плач, размеренный и скорбный.

– Хы... хы... хы... хы-ы...
– начал выводить стукнувшийся уже лбом о землю Алешка.

Одиноким, незаплывшим глазом упорно глядел на Ванятку Егорка, спрашивая, - понятно для того, хотя и безмолвно, - что это такое происходит? Действительно ли уйдет отец, или это только одни разговоры?

Митька отвернулся и ненужно старался вытащить из земли какую-то траву с корнем.

А в стороне, за кустом помятого при пожаре карагача, стояла телка. Напасшись днем, она теперь, лениво действуя языком, захватывала ветку выше своего роста, но смотрела сюда, на своих хозяев, очень внимательно: вчерашняя ночь, озарившая ее огнем и оглушившая криками, ее испугала надолго: ее сарай - она видела - плотно был занят людьми; было над чем задуматься.

А Дрок повысил вдруг голос до крика:

– Мне теперь жизни тут нету, - поняла ты своей это дурною башкой? Мне теперь або з пристани в море вниз головой, або по соше итить, куда прийдется! Вот какие мои концы-выходы теперь! Вот чуть потемнейше станет, я и пойду!

– Ты бы... может, уж завтра хоть... Ты бы... может, поспал бы ночью, сквозь слезы сказала Фрося.

А Митька тихо дернул ее за рукав:

– Мам! Это какие к нам идут двое?

Двое, которые подходили со стороны города сюда, были: Веня незаметный, маленького роста человек, которого в сумерках можно было принять за любого подростка, и Опилков с неизменным портфелем.

– Добрый вечер!
– сказал, подходя, Веня.

Дрок помолчал немного и ответил:

– Может, для кого-сь и добрый...

Он глядел не на Веню, а на Опилкова, и уже все напрягалось в нем буграми, потому что Опилков был с портфелем.

Но Опилков сказал просто, слегка почесав за ухом и оглядывая пожарище:

– Вот какая тут история случилась!

– Такая история, что человеку с подобным большим семейством - петля, зарез, как я и говорил... История тут... наглядная!
– засуетился вдруг Веня, суя туда и сюда руками.

– Где же вы теперь ночевать будете?
– спросил Опилков Фросю, которая стала перед ним, утирая фартуком глаза.

– А в сарае вон - где ж...

– Положим, что в прошлом году люди, как землетрясение было, тоже в подобных сараях ночевали из боязни, - важно сказал Опилков, - ну, тогда время было экстренное... Кроме того, ребят застудить можно... Надо поэтому ремонт дому давать.

– Из чего это я буду ремонт давать?
– вдруг закричал во весь голос Дрок.
– Ты меня пришел заставлять ремонт делать?

– Э-э... заставлять!
– поморщился Опилков.
– Необходимость тебя заставлять будет, а не я.

– Ты у меня землю отымаешь, хабаря з Дудича взял, и ты же мне тут, чтобы я ремонт делал?
– подскочил Дрок вплотную к Опилкову.

– Ну, ясно, человек не в себе от такой разрухи, - заторопился объяснить Опилкову Веня, выставляя против Дрока свою худенькую ручку с небольшой, детской ладонью.

– Кто у тебя землю отымает, - какой черт?
– прикрикнул на Дрока Опилков.
– Чего орешь зря?

– А разве же ты мне не сказал, что отымешь, будто как я наемным трудом?
– спал с голоса Дрок.

– Вас тут в городе жителей пять тысяч человек, - вразумительно начал Опилков, - а я - один! Понял?.. Я, конечно, обо всех все должен разузнать, а сразу каким я это образом могу сделать? Вот человек мне рассказал, что ты не то что бы лодырь, а бешеный прямо работник, кто же у тебя землю отнимать будет? А? А ты мне насчет хабаря бухаешь не спросясь!

– Ну, тогда извиняйте!
– буркнул Дрок.