Маятник

Самой низкой точки падения наука достигла весной 1978 года - до завершения работ над "Новым Прометеем" к тому времени оставался какой-нибудь месяц. Был обнародован "Пасхальный эдикт" - он был принят за день до Пасхи. Согласно новому закону, все независимые научные работы были запрещены, а ФБНР было предписано разрешать только те исследования, которые оно же и заказывало.

В пасхальное воскресенье мы с Джоном Харманом стояли перед сверкающим металлическим корпусом "Нового Прометея". Меня преследовали мрачные мысли, а Харман был почти в жизнерадостном настроении.

– Ну вот, Клиффорд, мой мальчик, - говорил он, - ещё одна тонна горючего, несколько последних доделок, и все будет готово для моей новой попытки. На этот раз среди нас не будет Шелтонов.

– Харман начал напевать гимн. Только гимны теперь и передавались по радио, и даже мы, вольнодумцы, иногда принимались их петь - просто уж очень часто мы их слышали.

– Все это без пользы, босс, - мрачно пробормотал я.
– Десять против одного, вам придет конец где-нибудь там в космосе, а даже если вы и вернетесь, то вас повесят. Нам не выиграть.
– Я безнадежно покачал головой.

– Чепуха! Такое состояние дел не может длиться до бесконечности, Клифф.

– А я думаю, что может. Уинстед тогда был прав. Маятник качнулся, и с 1945 года он движется не в нашу сторону. Мы опережаем время - или отстали от него.

– Не говорите мне об этом дураке Уинстеде! Вы теперь повторяете его ошибку. Тенденции общественного развития меняются за века и тысячелетия, а не за годы. Пять столетий мы двигались в сторону расцвета науки. Нельзя вернуться к исходной точке за какие-то тридцать лет.

– Тогда что же сейчас происходит?
– спросил я с сарказмом.

– Мы переживаем кратковременную реакцию на слишком быстрое развитие в "безумные десятилетия". Точно такая же реакция имела место в период романтизма - первый викторианский век - после слишком быстрой поступи восемнадцатого столетия - Века Разума.

– Вы на самом деле так думаете?
– Я был потрясен его верой в собственную правоту.

– Конечно. События нашего времени - точная аналогия тех периодических "возрождений", которые случались в заштатных городишках Библейского Пояса* Америки столетие или около того назад. В течение недели обычно все клялись, что религия и добродетель воцарились навеки, а потом один за другим жители скатывались на привычные грешные пути, и дьявол снова собирал свою жатву.

На самом деле признаки возврата к нормальной жизни есть уже сейчас. Лигу Праведных после смерти Элдриджа раздирает одна склока за другой. Появилось полдюжины ересей. Даже самые крайности, в которые ударяются власти, работают на нас: народ быстро устает от них.

Тем и кончился наш спор - я, как всегда, потерпел поражение.

Спустя месяц "Новый Прометей" был готов. Он был совсем не таким великолепным, как его предшественник, и следы вынужденной экономии были очень заметны, но мы гордились им - гордились и чувствовали себя триумфаторами.

– Я попробую ещё раз, ребята, - голос Хармана был хриплым, и маленький человечек весь вибрировал от счастья.
– Может, я и не вернусь, но это мне безразлично.
– Его глаза сияли предвкушением.
– Я все-таки устремлюсь в космос, и мечта человечества осуществится. Я облечу Луну, я первым увижу её обратную сторону! Ради этого стоит рискнуть.

– Жаль, у вас, босс, не хватит топлива, чтобы сесть на Луне, - сказал я.

– Какое это имеет значение! Потом ведь будут ещё полеты, лучше подготовленные и лучше оснащенные.

Ответом на это заявление был пессимистический шепот в группе, окружавшей Хармана, но он не обратил на это внимания.

– Пока, - сказал Харман, - скоро увидимся, - и полез в корабль.

Через пятнадцать минут мы пятеро сидели вокруг стола в гостиной, хмурясь и глядя в окно на выжженную землю там, где недавно находился "Новый Прометей".

Симонофф высказал вслух мысль, преследовавшую каждого из нас:

– Может быть, лучше, если он не вернется. Его здесь будет ждать не особенно теплая встреча.
– Все мы печально согласились с этим.

Какой глупостью кажется мне теперь, по прошествии трех десятилетий, это предсказание!

То, что мне остается рассказать, я знаю лишь со слов других: я увиделся с Харманом только через месяц после того, как его полёт завершился благополучным приземлением.

Прошло примерно тридцать шесть часов с момента старта, когда блестящий снаряд с воем пронесся над Вашингтоном и зарылся в мягкую грязь на берегу Потомака.

Первые любопытные были на месте происшествия через пятнадцать минут, а ещё через пятнадцать там появилась полиция - стало ясно, что снаряд представляет собой космический корабль. Люди смотрели с невольным почтением на усталого и измученного человека, который, шатаясь, выбрался из ракеты.

В полной тишине он погрозил им кулаком и закричал:

– Ну давайте повесьте меня, дурачье! Я долетел до Луны, и этот факт нельзя прикончить. Давайте, зовите агентов ФБНР! Может быть, они объявят мой полет незаконным и тем самым не состоявшимся?
– Он засмеялся и неожиданно рухнул на землю.

Кто-то закричал:

– Его нужно отвезти в госпиталь! Ему плохо! Тело потерявшего сознание Хармана запихнули в полицейскую машину и увезли, а вокруг корабля была выставлена охрана.

Правительственные чиновники обследовали корабль, прочли судовой журнал, познакомились с рисунками и фотографиями Луны, сделанными Харманом, и молча удалились. Толпа вокруг корабля все росла, слух о том, что человек Достиг Луны, быстро распространился.

Как ни странно, это не вызвало возмущения. Люди были взволнованы и впечатлены, они шептались и бросали любопытные взгляды на тонкий серпик Луны, еле видный в ярких солнечных лучах. Толпа хранила молчание-молчание нерешительности.

Попав в госпиталь, Харман назвал себя, и непостоянный мир начал сходить с ума от ликования. Даже сам Харман был безмерно изумлен тем, как быстро изменилось общественное мнение. Это казалось невероятным, и тем не менее действительно было так. Тайное недовольство, подогретое известием о героическом подвиге человека, боровшегося с враждебной судьбой, - именно такие события будоражили душу человеческую с начала времен - привело к тому, что взметнулась мощная антивикторианская волна. Элдридж был мертв, и не нашлось никого, чтобы занять его место.

Вскоре после этого я навестил Хармана в госпитале. Он сидел в кровати, наполовину заваленный газетами, телеграммами и письмами. Улыбаясь, он кивнул мне и шепнул:

– Ну вот, Клифф, маятник качнулся в другую сторону.