Майлз Уоллингфорд

Ровно в полдень наш фор-марсель сорвало с рея. Одно за другим отлетали крепления, а затем унесло весь парус. Огромное полотнище сотрясало ветром с такой силой, что, того и гляди, с корабля содрало бы фок-мачту. Эти рывки длились около трех минут, как вдруг раздался хлопок — и парус разорвался в клочья. Через десять минут мы остались без грот-марселя. Этот парус целиком отделился от рея; казалось, будто какое-то невидимое судно выстрелом из пушки подает сигнал бедствия. Ликтрос, шкоты, штык-болты и риф-сезни держались на своих местах, а полотно выдрало одновременно с четырех сторон паруса. То, что последовало, не поддается описанию. Сорвавшаяся с мачты часть грот-марселя полетела вперед и, прилипнув к фор-марсу сзади, как бы распростерлась на марсе, гарпинсах, такелаже и других преградах на своем пути. Это довершило дело. Один за другим болты фокового такелажа стали срываться или обламываться — каждый отскакивал с громким треском — и все принадлежности фок-мачты, перелетев через нос судна, попадали с палубы за борт. Не выдержав страшного давления, подломилась грот-стеньга, увлекая за собой крюйс-брам-стеньгу.

От скопления огромного количества громоздких снастей перед носом «Рассвета» при стоявших задних мачтах корму занесло в сторону, и, несмотря на то, что Марбл, стоявший у штурвала, старался как мог удержать судно, оно сбилось с курса. Волны тотчас с бешеной силой обрушились на него, сметая с палубы даже баркас и камбуз и вместе с ними унося со шкафута подветренный фальшборт. Наб в тот момент находился в баркасе, разыскивая какую-то хранившуюся там вещь; я успел увидеть только, как бедняга вместе с баркасом на гребне волны перелетает через борт судна, подобно пузырьку на поверхности бурного потока. Диоген в ту минуту подошел к своей печи, чтобы присмотреть за незамысловатым обедом, который он пытался состряпать, и схватился за нее как за самый массивный из всех окружавших его предметов, но и печь смыло за борт, так что и Диогена мы больше не видели. Марбл находился в относительно безопасном месте, у штурвала, и держался на ногах, несмотря на то, что вода поднялась ему чуть не до самых плеч. Меня спас только такелаж грот-мачты, к которому меня прибило и где я просто-напросто застрял.

Я мог только восхищаться хладнокровием и выдержкой Марбла даже в такую страшную минуту! Прежде всего он резко переложил руль на ветер и закрепил штурвал — это было самое разумное из того, что можно было сделать в нашем положении. Он поступил так, повинуясь инстинкту, который позволяет моряку действовать в самых ужасных обстоятельствах, почти не рассуждая, подобно тому, как все мы зажмуриваем глаза, пытаясь защитить их от опасности. Потом он окинул взглядом палубу и ринулся к борту, захватив конец каната, чтобы бросить его Диогену, если кок всплывет рядом с судном.

К тому времени, когда он убедился, что его усилия напрасны, я тоже спустился на палубу, и мы стояли друг против друга среди следов разорения и гибели. Марбл схватил меня за руку, и его взгляд был красноречивей всяких слов. Я прочел в нем радость, которую он испытал, увидев меня живым, и его решимость разделить мою долю. И все же как мало он надеялся на спасение! Кто не желал бы, чтобы так смотрел на него товарищ в разгар битвы; однако этот взгляд не предвещал победы.

Во многих отношениях судно находилось бы теперь в более выгодном положении, чем прежде, если бы не обломки рангоута. Спереди все мачты перекинулись через подветренную скулу и лежали так, что, будь у нас сильная команда, мы бы без труда избавились от них; но теперь нам пришлось оставить все как есть. Мы, правда, могли обрубить такелаж и принялись за работу почти наугад. Однако нижний конец фок-мачты лежал на баке, где он перемалывал все вокруг себя на куски, когда вздымалась и опадала волна. Все фальшборты в этой части судна грозили отлететь в любую минуту, а еще я боялся, что вырвет крамбол и образуется большая течь. Мы и без того зачерпнули достаточно воды; баркас, камбуз, бочки с водой, запасные мачты, вылетая за борт, выломали верхнюю оконечность шпангоута и другие опоры, так что планширь раскололся и вода быстро проникала внутрь каждый раз, когда «Рассвет» подветренным бортом погружался в воду. Сахар и кофе я похоронил сразу же, как только увидел, что произошло на верхней палубе, и теперь надеялся только спасти само судно.

Мы с Марблом не привыкли отчаиваться. Если бы даже мой помощник очутился на доске посреди Атлантического океана, я уверен, он бы и тогда принялся наскоро сооружать аварийную мачту, отщепив кусок от корпуса своего «судна» и растянув на нем рубашку вместо паруса. Я никогда не встречал такого прирожденного моряка, как Марбл; когда одно средство оказывалось негодным, он неизменно принимался искать новое. Однако мы не могли понять, стоит ли нам употреблять усилия, чтобы избавиться от фок-мачты. Если не считать повреждений, которые она произвела на баке, она все-таки была нужна нам; благодаря ей нос судна держался против ветра, и оно не испытывало такой сильной качки, что было существенно для нас, находившихся на палубе. Оттого, что на корме мачты остались, а передние рухнули, корму стало клонить под ветер, а благодаря тому, что сломанная фок-мачта образовала в воде опору, нос больше не уваливался, и мы шли гораздо ближе к ветру, чем обычно делают суда, лежащие в дрейфе. Правда, наружный конец упавших мачт повело под ветер, и, действуя подобно длинному рычагу, они постепенно толкали сломанный конец фок-мачты поперек бака, круша и ломая все, что было на планшире, и грозя снести нижнюю часть грота-штага. Из-за этого желательно было избавиться от обломка мачты, однако, оказавшись за бортом, его конец мог ударить в днище судна. Между тем, приняв во внимание все обстоятельства, мы решились отсечь сколько возможно такелажа и, если получится, дать обрубленным обломкам уплыть подальше от нас.

Работа предстояла тяжелая. В такую погоду было нелегко удержаться на ногах даже на палубе «Рассвета», а стоять на баке было еще труднее, ибо не за что было ухватиться. Но мы не сдавались, и за полчаса нам удалось очистить судно от большей части уже ненужного такелажа. Сама погода вселяла в нас надежду — шторм ослабел и обещал утихнуть совсем. Судно, казалось, стало немного легче, и мы передвигались по палубе более уверенно, не слишком опасаясь, что нас смоет накатившей волной. Спустя некоторое время мы немного подкрепились, уничтожив остатки предыдущей трапезы, и немного утешились рюмкой-другой хорошего хереса. Есть много пользы в воздержании от спиртного, но в иные моменты ничто не может заменить рюмку хорошего вина. Потом мы снова энергично принялись за работу. Нужно было совсем немного усилий, чтобы сбросить за борт обломки рангоута на корме, и, взобравшись с топориком на марс, я осмотрелся, обрубил пару вант и штагов; тут судно тяжело накренилось под ветер и все обрубленные мной обломки плавно рухнули в море. Это было просто спасение, ибо, если бы мачты и дальше так метались по палубе, то нашей жизни угрожала бы опасность. Потом мы в последний раз принялись за обломки на носу, не сомневаясь, что выбросим их за борт, если нам удастся разрубить переплетение нескольких крупных снастей. Особое беспокойство нам Доставляли подветренные ванты, так как мы не могли добраться до них изнутри; фор-руслени почти все время были под водой, а прилегающие фальшборты унесло. Невозможно было даже находиться там столько, сколько требовалось, чтобы убрать или обрубить все талрепы.

Марбл всегда отличался находчивостью в работе на реях: увидев хорошую опору около топа, он без лишних слов схватил топор и буквально взлетел на мачту, где стал обрубать огоны снастей. Вскоре он справился с этой работой, но тут конец фок-мачты, уносимый волной, соскользнул с бака в море, практически очистив судно от обломков и при этом увлекая за собой Марбла. Я сказал «практически», ибо фор-марса-брас с подветренного борта все еще был прочно закреплен на судне по какой-то оплошности — наше внимание было направлено на более мелкие снасти. Вся масса обломков медленно завертелась вокруг судна, удерживаемая одним этим канатом.

Как неожиданно и страшно все переменилось! Я знал, что мой помощник сделает все, что может предпринять человек в его положении, но какой человек мог бы проплыть в столь бурном море даже то короткое расстояние, которое разделяло обломки мачт и судно? Из массы обломков ближе всего к судну находился конец марса-рея, к которому вел брас (другой конец снасти вел к марсу), и он поднимался из воды благодаря натяжению браса сразу на несколько фатомов, отчего Марблу было чрезвычайно нелегко дотянуться до каната, с помощью которого, как я видел, несмотря на все трудности, он надеялся добраться до судна. Я слышал его голос с подветренной стороны: вой ветра и рокот волн существенно спали за последние несколько часов. Я прокричал Марблу, что собираюсь предпринять.

— Я здесь стравлю брас, — кричал я, — а ты лови, тогда будешь спасен!

Помощник понял меня, махнув рукой в знак согласия. Когда мы оба были готовы, я резко отдал канат, и Марбл то ползком по обломкам, то плывя и подгребая руками, уже добрался до нока рея, и, когда он почти уже достиг цели, движением обломков его приподняло из воды. Я вздрогнул, увидев этого морского волка во весь рост: вода стекала с его одежды, под ним сердито перекатывались хищные валы, подобно львам, стремящимся в прыжке схватить смельчака и вонзить в него свои когти. Марбл уже протягивал руку, чтобы дотянуться до браса, когда брас-блок, не выдержав натяжения, лопнул. Снасть соскочила с рея, и тот рухнул в воду. Потом все скрыла из виду волна, погрузив и меня в пучину мучительного сомнения; вдруг я увидел, что помощник привязывает себя к кончику марсарея, самого плавучего рангоутного дерева. Ему удалось снова влезть на рей, как только он добрался до основной массы обломков, и он хладнокровно принялся за работу, пытаясь понадежнее закрепиться в наиболее безопасном месте. Когда его приподняло вспененной волной, несчастный махнул мне рукой — прощание настоящего моряка!

Так Божественному Провидению было угодно разлучить нас четверых, разделивших друг с другом столько невзгод! С отчаянной тоской наблюдал я, как течение медленно уносит прочь груду обломков. Я больше не раздумывал над тем, как спасти «Рассвет», и, по правде говоря, я не думал и о своем спасении. Целый час я простоял недвижно, прислонясь к основанию бизань-мачты, скрестив руки на груди и впившись взглядом в фигуру Марбла; судно качало и кренило, но все мои мысли были прикованы к Марблу, и каждый раз, когда верхушка рея поднималась на гребне волны, я со страхом ожидал, что она окажется пустой. Помощник, однако, был слишком надежно привязан к рею, хотя почти все время был под водой. Я не видел возможности спасти его. Шлюпки у нас не осталось, да если бы она и была, она не выдержала бы шторма и я бы не управился с ней в одиночку. Досок у Марбла было много, но что станется с ним без пищи и без воды? Я сбросил в море два бочонка воды и ящик галет, теша себя напрасной надеждой, что их, может быть, отнесет к обломкам и они продлят жизнь страдальца. Их разметало в бурлящем котле океана, и они исчезли где-то под ветром. Когда с палубы Марбла было уже не видно, я забрался на грот-марс и стал следить за плавучим островком рангоута и такелажа, пока он совершенно не исчез из виду. Потом по компасу я определил пеленг, чтобы знать его местоположение, и за час до заката, или как только позволил несколько утихший ветер, я выкинул на марсе флаг в знак того, что я помню о своем помощнике.

— Он знает, что я не брошу его, пока есть надежда, пока я жив! — бормотал я, и эта мысль приносила мне облегчение в ту горькую минуту.

Поистине то была горькая минута! С тех пор много воды утекло, но время не притупило моих чувств, и, когда я вспоминаю те дни, все переживания, все события с новой силой оживают во мне. С того момента, когда я отчалил от родных берегов, образ Люси сопровождал меня повсюду, я просыпался и засыпал с мыслью о ней, я думал о ней в горе и в несчастии; даже захватывающее зрелище морского боя, свидетелем которого я стал, не могло помешать моим мыслям вновь и вновь возвращаться к их путеводной звезде, их мощному магниту; но не думаю, чтобы я хоть раз вспомнил о Люси после того, как стихия унесла от меня Марбла. Нужно ли говорить, как сильно я привязался к Набу с его терпеливой покорностью, его добродетелями и недостатками, бесстрашием, безграничной преданностью мне и как опечалила меня его гибель. Однако я помню, что не переставал думать о Люси даже после того, как Наба смыло волной, между тем как первые несколько часов после разлуки с Марблом я не вспоминал о ней.