Майя: Форс-минор
Шрифт:
— Написано на лице???
— Ну, это у нас так говорят.
— А-а, понятно…
— Как ты думаешь, там сейчас можно снять хорошую комнату? Ведь уже почти 9 вечера.
— Можно, можно, это без проблем. Сейчас мало туристов, так что без проблем.
Зачем я начала этот дурацкий разговор? Наверное, совсем отупела от сидения в автобусе… Ведь я и так все прочитала в путеводителе, и нет никаких оснований начать беспокоиться, что не хватит свободных номеров. Беспокойство — такая зараза… пролезет в любую щель… И вот теперь расплачиваюсь за то, что задала никчемный вопрос, теперь на меня обвалится тонна таких же дурацких вопросов, которые так любят задавать таксисты, прохожие и многие другие:) Нет никакого желания продолжать разговор, но при мысли, что можно отказаться от общения, вызвав непонятно какую реакцию, возникает неловкость. Как только представляю, что вот сейчас замолчу, так сразу же вылезает образ напряженного молчания… а какого черта оно, собственно, будет напряженным? Я сижу в темной машине и даже лица этого таксиста не вижу, так о каком напряжении
Ход мысли — как тракторная колея — сейчас скажу ему «я не люблю говорить о себе, я вообще сейчас не хочу разговаривать», он, естественно, обидится, хоть и не покажет вида, у меня, естественно, снова возникнет основание для возрастающего беспокойства… появится основание… вот я представляю — как делаю это, и точно — беспокойство усиливается… но почему? Что, собственно, я называю «основанием» для беспокойства? Допустим, таксист станет более агрессивным (ну в Индии это какое-то не слишком вероятное предположение), допустим, он привезет меня куда-то не туда (только потому, что я ему отказала в общении?… нет…) нет, это все не то, я думаю о чем-то не том. Если в результате моего действия могут образоваться какие-то проблемы, то это основание лишь для того, чтобы обдумать саму осмысленность совершения этого действия, но где здесь основания для беспокойства? Или что — я беспокоюсь о том, что сила моего желания преодолеет силу аргументов «против» его реализации, и я получу нежеланные последствия, так если я их получу — то о чем беспокоиться? Надо будет решать проблему, а не беспокоиться… нет, снова куда-то не туда.
Мысли прыгают, как наш микроавтобус на кочках, пробирающийся куда-то вверх мимо нависающих скал и кустов. И вдруг словно молния — ёлки-палки, так ведь все это время, пока я тут изображаю из себя философа, я напрочь забыла про таксиста, и он давно уже понял, что я его перестала слушать, и замолчал. Значит так — вот тут, кажется, есть то, за что я могу зацепиться — только бы снова не вывалиться в тупость, не потерять эту искру ясности. Еще раз — все то время, пока таксист со мной разговаривал, я молчала и не обращала на его слова ни малейшего внимания. При этом я могла испытывать беспокойство. Могла. Имела основания. С другой стороны я его не испытывала, но лишь потому, что отвлеклась на свои мысли. Суть… сейчас я уловлю суть… еще раз — могла испытывать… ага — не просто «могла» испытывать беспокойство, а еще и ИМЕЛА ДЛЯ ЭТОГО ОСНОВАНИЯ, и тем не менее — не испытывала. Значит — чушь это все про «основания». Основания подтягиваются под беспокойство, а не определяют некую закономерность, неизбежность его проявления… А что — в этом что-то есть… скорее бы в постель… сейчас бы завалиться… с Дэни… обсудить с ним возможности и основания… основания… взять его поближе к основанию… крепко сжать… чтобы набух, напрягся, заполнил весь рот…
— Приехали, мэм!
Вздрогнула. Вот, блин… куда ж меня унесло… нет, в таком состоянии я ничего не надумаю, надо спать.
Приехали, значит. Ну и отлично. Вытаскиваю рюкзак. Нет-нет, не трогай, я сама, сама… держи свои сто рупий… доволен… значит реально это стоит пятьдесят, или вовсе тридцать… Продолжаю думать — нельзя упустить ясность — надо довести ее до чего-то очевидного, прозрачно ясного. Кстати, ведь я беспокойства-то не испытывала, когда думала о своем… так в том и суть — не испытывала беспокойства. Не устраняла его, но и не испытывала — нечего было устранять, так значит можно предположить, что…
— Добрый вечер, мэм. Вам нужна комната? — вопрос менеджера с крыльца гэстхауза, светящегося такой же новогодней елкой. У них тут что, круглый год рождество?
— Да, нужна комната. — Беру рюкзак и иду внутрь. — Где?
— Надолго в Наггар?
— Я очень устала в автобусе, поэтому сейчас не могу отвечать ни на какие вопросы. Извини…
«Извини» какое-то затесалось… И даже не затесалось, а просто выскользнуло изо рта, а я ведь и не собиралась извиняться. По-видимому, в этот момент неловкость достигла своего апогея и на какое-то мгновение ослепила меня. …Почувствовала себя еще чуть-чуть более тупой и уставшей после этого «извини». Надо поскорее забыть об автобусе, таксисте, несвежей одежде, встать под горячий душ (надеюсь, тут есть горячий душ?) и какое-то время вообще ни о чем не думать…
— Есть горячий душ?
— Конечно, мэм. Включаете нагреватель, и через пять минут все готово.
Ну и отлично… сейчас под душ, ни о чем не думать… спать… Нет, вот как раз этого и нельзя допустить. Ставлю рюкзак на пол, сажусь на кровать, залитую унылым светом, продолжаю размышлять. Итак. Можно предположить,
что «устранять» негативную эмоцию — это и означает оказаться в таком положении, в котором устранять-то будет попросту нечего, то есть в том состоянии, когда ее вовсе нет. Вот это и будет «устранить» — вот она есть, вот ее нет. Но как это сделать? Я ведь не йог, я не могу по заказу взять, да и увлечься какой-то мыслью, забыв про негативную эмоцию. Но сейчас смогла… да… но в следующий раз не смогу… как это изменить? Как это изменить… как сделать то, что уже смогла сделать… но теперь надо сделать это «по заказу».Просидев еще несколько минут в бесплодном перемалывании этого вопроса, я поняла, что сейчас усну, из последних сил разделась, приняла душ и завалилась спать. Мерцающими вспышками уносился в небытие вопрос: «как сделать это по желанию», «как это сделать»…
Глава 14
Приятно проснуться в тепле, под ласковыми лучами солнца, никуда не торопиться. Сегодня я хочу просто погулять, посидеть с блокнотом под деревом, погреться под солнцем, записать все, что запомнила из разговора с Дэни, свои мысли по поводу загадочной практики прямого пути, о которой я нигде не читала. Кстати, почему? Возможно, это тайная практика? Мне нравилось чувствовать себя причастной к тайне, тем к более к такой тайне, которая связана с духовной практикой, и хотелось думать, что я ничего не слышала об этой практике именно потому, что она закрыта для простых смертных… Сидя под раскидистой сосной, я мечтала о мистических ритуалах, посвящениях и снисхождении духа святого, с пустым блокнотом, развесистыми ушами и уже почти ставшими кукольными глазами.
Черт побери! Так можно всю жизнь провести в сладких грезах! В детстве я каждый день подолгу мечтала, прежде чем заснуть, и хоть мечты эти были о всякой ерунде, но это позволяло впасть в забытье и получать хоть какое-то удовольствие, потому что почти все остальное время я была вынуждена делать не то, что хотела, и эта обязаловка непрерывно нависала свинцовым небом, сквозь которое не проникала настоящая радость. Я прямо-таки чувствую этот горький вкус свинца… откуда я знаю вкус свинца?… а… на речке с ребятами жгли костер и плавили свинец из аккумуляторов… заливаешь в конусообразное отверстие в кирпиче, получается тяжелая пирамидка, горячая, пачкается, горькие руки… визгливый голос матери в ушах: «Что ты, девочка, делаешь в компании этих мальчиков? Ну что это за мальчики… Почему ты не дружишь с кем-то там…». Но мечты не меняли мою жизнь ни на йоту — мрачные и тоскливые будни сменялись уродливыми сиамскими близнецами выходных, за которыми опять начинались будни.
Вот этот подземельный мрак, в котором прошла большая часть школьной жизни, — это негативные эмоции или что это? Неужели вот ЭТО можно было устранить? Сейчас такого нет, но разве сейчас я живу в полную меру? Однозначно нет. Мрак сменила Серость, меняющая оттенки в зависимости от времени года, погоды и механических стечений обстоятельств. Летом она светлеет и позволяет забыться под теплым солнышком или в прохладе вечера, зимой становится навязчивой и даже тревожной, и зачастую формируется в вялотекущую зимнюю депрессию. Ну и сколько так можно… а ведь все они как-то могут, живут, тянут резину… но меня такая жизнь категорически не устраивает, я хочу менять ее прямо сейчас. Но что же делать? Прямо сейчас у меня и нет никаких негативных эмоций, значит и устранять нечего… ОК, так и запишу — «негативных эмоций нет… По крайней мере я их не замечаю. Пока что не вижу, что можно было бы устранить прямо сейчас». Повертела свою запись… Да, не густо.
И тем не менее, решение начать записывать все мысли и события, связанные с моими поисками, неожиданно вызвало залихватскую радость, такую яркую, что захотелось тут же вскочить и куда-то бежать, что-то срочно сделать — ну хотя бы забраться на вот эту высоченную сосну, раскинувшуюся в гималайском небе, или пробежаться километров пять по зеленым тропам, спиралью поднимающимся в горы… Так я начала вести дневник своей практики.
Сидеть больше не хотелось, и я решила наконец заглянуть в дом-музей Рерихов. Около входа меня встретила древняя, но очень бойкая старушка, которая, по-видимому, тут всем заправляла. Она глянула острым, но не тяжелым взглядом, вызвавшим и дискомфорт и любопытство одновременно, и, ни разу не улыбнувшись, указала на лестницу, ведущую на второй этаж. Да, суровая смотрительница… Но мне она понравилась — совсем не похожа на старуху. Несмотря на глубокие морщины, в ней нет ничего, что связывало бы ее с людьми более молодого возраста, — складывается такое впечатление, что она всю жизнь выглядела именно так, как сейчас. Захотелось поговорить с ней, но она уже зашла внутрь дома и закрыла за собой дверь. Любопытство гнало вперед, и я подошла к двери так близко, что отчетливо почувствовала ее запах — запах тяжелого дерева, которое становится влажным, темным и слегка блестящим во время муссонов, теплым и выцветшим — под горным яростным солнцем.
Я слегка постучала в дверь, но никто не откликнулся, и я постучала еще раз, уже более настойчиво. Ответа опять не последовало.
— Что Вы хотите, мисс?
Вздрогнув от неожиданности, как будто меня застукали за тем, что лучше было бы скрыть, я обернулась. Передо мной стоял пожилой мужчина, и сразу стало понятно, что он тоже здесь живет. В отличие от таинственной женщины он слегка улыбался, и я тут же решила, что уж с ним-то смогу найти общий язык.
— Сюда только что вошла женщина, старая женщина. Я бы хотела поговорить с ней. Это возможно? Вы можете ее позвать?