Мазепа

– Смотри, будь осторожен, – сказал старик, – здесь объявлен всенародно указ государев, чтоб никто не осмеливался подавать ему челобитень, кроме как по делам государственным и на несправедливость судей. По всем прочим делам по-велено подавать жалобы в Приказы, куда какая следует. Государь не любит, чтоб преступали его волю, и издал указ, в коем прописано, чтоб никто не отговаривался незнанием законов.

– Я жалуюсь на несправедливость судей! – возразил Огневик.

– Делай что хочешь, – примолвил старик, – мое дело сторона, а ты человек грамотный и знаешь более нас. Теперь государь дома; ступай на ту сторону и дождись, пока он выйдет.

Огневик изготовил также письмо к Наталье, в котором уведомлял ее обо всем случившемся и извещал, что он решился пожертвовать собою, для избавления своего благодетеля. Он увольнял ее от данного ею обета, если его постигнет несчастие, смерть или ссылка, и просил только об одном – воспоминать иногда об нем. Письмо сие надписано было русскому священнику в Виннице, приятелю его.

– Ты обласкал меня, сироту, на чужой стороне, – сказал Огневик старику, пожимая его руку, – доверши доброе дело, и если я не ворочусь к тебе сегодня вечером, постарайся переслать это письмо.

– Будь уверен, что желанье твое исполнится, – отвечал старик. – У меня много знакомых между слугами царскими, и я отошлю письмо с первым гонцом на Украину. Огневик обнял старика, простился с ним, отпустил телегу и пошел к перевозу. Переехав через Неву, он остановился возле Троицкого питейного дома, чтоб расспросить о государе. Ему сказали, что государь с денщиком своим, Румянцевым, пошел гулять и осматривать строящиеся частные дома в новой улице, которая шла от Троицкой церкви до острова, называемого Каменный. Огневику указали путь, и он пошел отыскивать государя. Пройдя несколько десятков сажен, Огневик увидел толпу народа возле небольшого красивого домика. Он поспешил туда и вмешался в толпу. Государь с гневным лицом, с пылающими взорами держал за ворот толстого, дюжего, красноносого подьячего, который, стоя пред ним на коленях, трепетал всем телом и восклицал:

– Виноват, согрешил, грешный! Попутал лукавый! Между тем государь, приговаривая:

– Не воруй, не плутуй, не обманывай православных! – отсчитывал ему полновесные удары по спине своею дубинкою.

Огневик спросил одного порядочно одетого человека, что это значит и за что государь изволил прогневаться.

– Я сам был в гостях у именинника, вот у этого секретаря Удельной конторы, который теперь ежится под благословенною царскою дубинкою, – отвечал порядочно одетый человек. – Государь изволил в прошлом году крестить у него сына и своеручно пожаловал рубль родильнице. Теперь, проходя мимо и увидев, чрез окно, толпу народа в горнице, государь зашел к куму, который упросил его выкушать рюмку водки и закусить пирогом. Хозяйка, вся в жемчугах и в шелку, вынесла на серебряном подносе штоф любимой государевой гданской золотой водки, а хозяин поднес пирог на серебряном блюде. Государь помолился Богу, выкушал, поблагодарил хозяев и стал осматривать дом, небольшой, да туго набитый всяким добром. Стены как жар горят от позолоченных окладов; в шкафе, от полу до потолка, битком набито серебряной посуды; скатерти на столе голландские, ковры на полу персидские, занавесы у кровати шелковые, с золотом, словом, у другого князя нет того, что у нашего приятеля. Осмотрев все, государь обратился к хозяину и сказал:

– Я у тебя не видал этого добра в прошлом году на крестинах?

Хозяин смешался и отвечал:

– Вещи еще не были привезены из Москвы…

– А много ли за тобой родового именья? – спросил государь.

– Покойный отец не оставил мне ничего, кроме своего благословения и наказа служить верой и правдою царю-батюшке.

– Видно, ты, куманек, не дослушал наказа твоего отца, – примолвил государь. – А за женой много ли взял? – спросил царь.

– Не смею лгать: ничего, – отвечал секретарь.

– Откуда же привалила к тебе такая благодать? – сказал государь, смеясь и посматривая на нас. – Ни у адмиралов, ни у генералов моих нет столько всякого добра, как у тебя, куманек, а кроме Данилыча Князя Александра Даниловича Меншикова, которого Петр Великий всегда называл _Данилычем_., никто не потчевает меня такою водкой. Сколько ты получаешь жалованья в год?

– Семьдесят три рубля двадцать две копейки с деньгой! – отвечал секретарь.

Мы все закусили губы.

– Так из каких же доходов ты накопил столько богатства?

– Трудовая копейка, ваше царское величество! Работаю день и ночь, чтоб поспешать окончанием дел; так дворяне, имеющие дела в Приказе, дарят меня за труды.

– А знаешь ли ты указ о лихоимстве?

– Православный государь, – сказал смело секретарь, – Я не продаю правосудия, не беру взяток с правого и виноватого и потому невинен в _лихоимстве_, а признаюсь чистосердечно, грешен во _мздоимстве_, получая плату от просителей, сверх твоего царского жалованья.

– Итак, за искренность твою и за то, что не признаешь себя по совести виноватым в лихоимстве, я тебя не отрешу, на этот раз, от места, куманек, а только дам отеческое наставление и напомню, что я плачу и награждаю чинами за то, чтоб все чиновники работали _безвозмездно_ для моих подданных. Не можешь жить жалованьем, не служи, а пили дрова, коли чего лучшего не умеешь, но не криви душой противу присяги. Это до всех вас касается, господа! – сказал царь, оборотясь к нам, и, взяв за ворот хозяина, примолвил: – Пойдем-ка со мною на улицу, чтобы не мешать празднику. – Вот теперь он дает отеческое наставление своему куманьку!

Пока незнакомец рассказывал Огневику, государь перестал бить секретаря и, велев ему встать, сказал:

– Ступай-ка с Богом докушать своего, пирога и допить штофик, да не забудь на радость, в день твоего ангела, прислать сто рублей в Морскую госпиталь. Когда деньги не будут доставлены к вечеру, я завтра опять заверну к тебе с отеческим наставлением. – Государь с улыбкой показал свою дубинку секретарю, который отряхивал и поворачивал плечами, охая и утирая пот с лица.

Государь пошел к своему дому, а в толпе народа раздавался хохот и восклицания: "Спасибо царю-батюшке, что он бережет нас от этих волков! Когда б то почаще эта дубинка плясала по спине приказных!" и т. п.

Огневик последовал за государем. На крыльце дома государева дожидались его с бумагами: граф Таврило Иванович Головкин, барон Петр Павлович Шафиров и Александр Кикин. Лишь только царь хотел войти в дом, Огневик громко сказал:

– Православный государь! благоволи выслушать!

Кикин побледнел как полотно, узнав запорожца.

Петр обернулся и, кажется, удивился, увидев казака в запорожской одежде.

– Кто ты таков? – спросил он.

– Бумага эта все скажет вашему царскому величеству, – отвечал Огневик, представляя челобитную.

– Разве ты не знаешь, что я запретил мне подавать жалобы? – сказал государь гневно.

– Ты позволил, государь, жаловаться на несправедливость судей, и я жалуюсь на _тебя – тебе_, правосудному государю!

Государь посмотрел пристально в лицо Огневику и, взяв от него бумагу, сказал:

– Хорошо, посмотрим, в чем ты меня обвиняешь!

По мере, как он читал бумагу, брови его хмурились и черты лица принимали грозный вид. Окончив чтение, царь отдал бумагу Головкину и, обратясь к Огневику, сказал:

– Ты клеплешь на меня! Палей сослан в Сибирь по суду и следствию, за ослушание моей воле, за неповиновение начальству и за самовольные набеги на именья моих польских союзников. Следствие произведено гетманом, а суд произнесен военною коллегиею. Ваши малороссийские ссоры и доносы друг на друга надоели мне. Я требую чинопочитания и послушания и не терплю никакого самоуправства. Палей хотя и был человек храбрый, но его дерзость и неповиновение достойны казни, а пример законной строгости должен быть над старшим, а не над младшим. Гетман писал ко мне и об тебе, голубчик! Знаю я, что ты за птица! Следовало бы мне и тебя сослать туда же, куда я припрятал Палея; но, снисходя к твоей молодости, я не хочу наказывать тебя, а помилую, в надежде, что ты на моем флоте заслужишь мою милость. Кикин! отошли этого человека к господину вице-адмиралу Крюйсу, чтоб он написал его в матросы, в гребной флот!