Мазепа
Шрифт:
После отправления всего обряда над убитыми русскими Петр приказал похоронить неприятельские тела, поручивши совершать над ними погребальный обряд пленным протестантским священникам. Дано было приказание жителям везде отыскивать и хоронить человеческие и конские трупы.
Наконец, после всего этого, в тот же день, Петр, вообще любивший торжественные въезды и выходы, в сопровождении своих генералов въехал в Полтаву, принимал поздравления от освободившихся из осады солдат своих и всех полтавских жителей, хвалил их за храбрость и стойкость и при всех, в знак своей милости. поцеловал в голову коменданта Келина. В Полтаве царь слушал в церкви благодарственное молебствие при пушечных и ружейных выстрелах, посещал раненых, объявлял награды и в заключение стал обедать у коменданта «чем Бог послал». Во время этого обеда явился к царю в Полтаву шведский генерал Мейерфельд. Карл послал его из-под Старого Санжарова без всякого письменного вида, но с словесным заявлением согласия заключить мир на таких условиях, на каких сам царь предлагал прежде. Петр сказал: «Поздно король принимается за мир; прежде предложенные нами кондиции уже не соответствуют настоящему положению дел. Впрочем, я не отрицаюсь от мира, но только на условиях приличных и сходных со справедливостью». Он послал такой ответ с трубачом, приехавшим с Мейерфельдом,
29 июня был день царских именин. Устроен был в шатрах другой такой же пир, как и в день победы, и опять были приглашены к нему шведские пленные военачальники. На этом втором пире был между прочим и шведский историк Нордберг. По его известиям, шатры, в которых происходил этот пир, были каждый более чем в 50 аршин длиною. Шведских пленных было там много. Когда уже вставали из-за стола, вошел царь, заговорил ласково с некоторыми из пленников и провозгласил тост за здравие шведского короля. Нордберг при этом замечает, что хотя писали и разглашали. будто Петр ласково говорил с Пипером, но он. Нордберг, как очевидец может удостоверить, что Петр не сказал ни единого слова шведскому министру. После пира в тот же день пленные шведские военачальники розданы были под наблюдение русским вельможам: Меншикову поручен был принц Виртембергский, Головкину — Пипер, Шереметеву — Реншильд, все другие были розданы русским офицерам, сообразно чинам, какие носили шведские пленники, до самых унтер-офицеров и рядовых. Всех отправили в Россию через несколько дней. Худшая участь постигла малороссиян — мазепинцев, которые взяты были в плен и большею частью сами сдались, увидя шведское дело проигранным. Нордберг, в качестве очевидца, говорит, что их подвергали ужаснейшим истязаниям, ломали им руки и ноги и выставляли на колесах изуродованные тела их; других вешали и на кол сажали. Шведский историк, сообщая эти известия, тут же счел уместным опровергать какого-то другого историка, которого имени он не называет и который утверждал, будто Петр оказал козакам милость. Нордберг положительно заявляет, что такой милости не было. Мы не можем, безусловно, отвергать известия Нордберга, так как свирепые казни над мятежниками и царскими изменниками были в обычае у Петра; но есть несомненные официальные сведения, что некоторые, самые крупные из Мазепиных соумышленников еще до полтавского сражения добровольно явились с повинною в русский стан. То были бывшие генеральный судья Чуйкевич, генеральный асаул Максимович, лубенский полковник Зеленский, компанейский полковник Кожуховский, сердюцкий полковник Яков Покотило, Антон Гамалея, Семен Лизогуб, канцелярист Григорий Григорович и писарь Яков Гречаный. Им не было прощения, как они того просили, — напротив, их подвергли аресту как преступников и уже после 8 августа сняли с них допросы, которые сохранялись в делах архива Коллегии иностранных дел. Все они уверяли, что не были заранее в соумышлении с гетманом, прикидывались завлеченными посредством обмана. Но срок, объявленный для тех, которые отстанут от Мазепы, давно прошел, и ясно было, что эти малороссияне явились уже только тогда, когда увидали, что затеи освободиться от московской власти никак удасться не могут. Их увертки не были приняты во внимание. Царь указал, что хотя они за измену достойны смертной казни, но он их милует и дарует им жизнь, заменяя смертную казнь ссылкою — одних в отдаленные места Сибири, других — в город Архангельск. После этого приговора следовало их отправить в Москву, но они оставались на Украине за караулом до апреля 1711 года. Предлогом к такой отсрочке служило появившееся в крае моровое поветрие. Из этого видно, что все-таки смертная казнь не постигла их. Если известие Нордберга о жестоких казнях, совершенных над малороссийскими изменниками, не вовсе ложно, то оно может относиться к каким-нибудь запорожцам, взятым в плен в Полтавском сражении.
Глава семнадцатая
Карл после поражения. — Ужас Мазепы. — Отступление шведов. — Карл в Новом Санжарове. — Кобыляки. — Переволочна. — Толки о переправе. — Упорство Карла. — Король соглашается на переправу. — Переправа Мазепы. — Последние распоряжения Карла. — Помощь, оказанная запорожцами. — Переправа короля и шведов. — Прибытие Меншикова с войском. — Упадок духа в шведском войске. — Капитуляция шведского войска. — Отчаяние запорожцев. — Бегство шведов и мазепинцев за Днепром в степи. — Недостаток съестного. — Погоня за беглецами. — Прибытие к Бугу. — Толки с турецким пашою. — Переправа через Буг. — Русские берут в плен шведов, не успевших переправиться. — Прибытие в Бендеры. — Прием, оказанный сераскиром. — Смерть и погребение Мазепы. — Новый гетман. — Историческое значение личности Мазепы.
Карл XII, убегая от погони с поля битвы, достиг своего обоза в первом часу пополудни и увидел там раненых генерала Мейерфельда и полковника Гиерта. Верховая езда, и притом быстрая, разбередила рану короля и причинила ему страдание. Он кричал: «Снимите меня с лошади и посадите в коляску!» Карла сняли и внесли в шатер. Он съел холодного жаркого и спрашивал про своих генералов, которых не видал близ себя. «Где Реншильд?» «В плену», — отвечали ему. «Где тот, где другой генерал, где Пипер?» «В плену», — был один ответ. «В плену у русских! — воскликнул король — Да это хуже, чем у турок… Вперед!» Он думал сначала, что с русскими придется еще схватиться. Но тут один за другим возвращались с поля битвы растрепанные отряды пораженного войска. Явился к королю и Мазепа, во все время битвы находившийся в своем шатре в обозе.
Нам теперь трудно вообразить себе те ужасные минуты, которые переживал тогда украинский гетман. Все надежды его разбились, все рушилось, все пропало. Жизнь его кончалась. Ни на что не пригодился ему весь ряд коварств и козней, которыми так богат был пройденный им путь. Уже скоро после своей измены стал он предчувствовать неудачу. Уже не раз сожалел он, что ступил на скользкую дорогу, и пробовал сойти с нее, но ему не удалось. Тоска и раскаяние мучили его уже не один день. И вот ударил решительный, страшный час. Медлить было невозможно. Никто в побежденном стане не имел такого повода страшиться, как Мазепа. Русские
с минуты на минуту могли появиться, взять его и повезти — куда? — к царю! Что там ожидало его — от одного воображения должна была останавливаться в жилах кровь у слабого старика. Он принялся просить, умолять Kapла немедленно бежать с остатками сил своих в турецкие владения. Не было иного притона. В Польшу невозможно было пробраться. Одни русские силы преследовали бы бегущих сзади, а за Днепром стоял Гольц с другими. Бежать степью в Турцию казалось тогда самым подходящим делом. Запорожцы брались перевезти короля через Днепр.«Позвать Левенгаупта!» — закричал король.
Прибыл Левенгаупт.
«Ну что теперь нам делать?» — спрашивал Карл.
Левенгаупт сходился в мнении с Мазепою.
«Ваше величество! — отвечал он. — Остается поступить так, как сделано было под Лесным: бросить все тяжести, артиллерию, провиант, амуницию, лошадей распределить между воинами, сколько кто может взять, а остальное все сжечь и уходить как можно скорее. Русские скоро здесь будут».
Воспоминание о Лесном не понравилось Карлу. Он никак не мог забыть этой неудачи своего лучшего генерала. Карл услал Левенгаупта по какому-то незначительному поводу. Тогда Мазепа опять стал настаивать, чтоб уходить как можно скорее. К нему присоединили свой голос некоторые шведские военачальники: все хором умоляли Карла не терять времени и уходить. Карл все еще храбрился, кричал, что бегство постыдно, что лучше биться с врагом до последней капли крови, когда он наступит, но потом, наконец, склонился на усиленные моления Мазепы и своих генералов. Впрочем, он дал приказ отступления совершенно противный тому, что советовал Левенгаупт: он приказал забирать с собою весь багаж и артиллерию с 31 пушкою и двигаться вдоль Ворсклы по направлению к ее устью. В виду у него было присоединить к себе отряды шведского войска, расставленные в городах: Новом Санжарове, Беликах, Кобыляках, Соколках. Карл вместе с Мазепою сел в коляску генерала Мейерфельда. Вечером шведы двинулись с распущенными знаменами. Они надеялись переправиться через Днепр у Переволочны, как обещали им запорожцы. Но русские успели уже заранее истребить там суда и паромы.
Шведские войска шли довольно медленно и спокойно, так что отступление их на первых порах не походило на бегство. Кроме военной силы, при шведском обозе было множество рабочих малороссиян; были там, сверх того, и поселяне, привозившие в шведский стан живность на продажу. Карл не хотел, чтоб эти люди попались в руки великороссиян, и приказал не спешить, чтобы дать им время уйти.
Перед светом на другой день Карл был в Новом Санжарове. Хирург перевязал ему раненую ногу; Карл уснул глубоким сном. Но едва стал заниматься день, как короля разбудили.
«Русские гонятся за нами, ваше величество, — сказали ему. — Прикажете следовать далее?»
«Делайте, что хотите!» — отвечал Карл.
Тогда генерал Крейц, взявши на себя ответственность, стал поступать так, как советовал прежде Левенгаупт. Зажгли тяжелый багажемент, а лошадей раздали пехоте. С этой поры поход стал совершаться так быстро, что русские не успевали гнаться за шведами. В погоню за ними шли еще только генералы Голицын и Боуэр; Меншиков с корпусом выступил только после полудня 28 числа. С Карлом в этот день случилось приключение: коляска его повредилась, и он принужден был приказать посадить себя снова на лошадь, а с наступлением ночи с 28 на 29 число король заблудил в лесу, и это, разумеется, замедлило еще более бегство шведов. К счастью шведов, Меншиков с своим корпусом был еще неблизко. На рассвете беглецы добрались до Кобыляк. К восьми часам утра прибыл туда Меншиков. Но шведов там уже не было: только при переходе через речку Кобылячку шведский арьергард задерживал переправу русских с целью дать время уйти далее своему войску с королем.
К вечеру 29 числа беглецы достигли Переволочны. Она была расположена в углу, образуемом Днепром и устьем впадающей в него Ворсклы. Пространство между этими реками было невелико, покрыто болотистыми топями и открыто для неприятельских выстрелов, если они начнутся с возвышенностей. Не было ни судов, ни паромов, не было и людей в Переволочне; торчали только груды развалин после посещения ее русскими. Шведы успели отыскать запас строевого дерева, годного для постройки паромов, но им недоставало ни цепей, ни веревок, а главное — недоставало времени: неприятеля могли ожидать каждую минуту. Нельзя было помышлять об отпоре: мало было у шведов пушек, ядер не было, порох был подмочен, и войско упало духом. Господствовал беспорядок; незаметно было ни заботливости о спасении армии, ни дисциплины. Король, всегда отважный и самонадеянный, все еще верил в стойкость своих шведов и в волшебную силу своих речей.
«Пусть только увидят меня солдаты верхом на лошади, — станут они сражаться так же храбро, как и прежде», — говорил он.
«Нет, ваше величество, — отвечал ему Гилленкрок, — если неприятель явится, то многие наши солдаты или положат оружие, или бросятся в воду, чтобы спасти свою честь».
Тотчас стало оказываться, что король заблуждался насчет воинственной стойкости свои воинов. Многие самовольно стали овладевать паромами, приготовленными их товарищами для себя, а не для них. Тогда Мазепа стал умолять короля переправиться как можно скорее через Днепр и уходить в турецкие владения. Стали рассуждать, каким путем уходить, потому что представлялось два пути: в Крым к хану — подручнику турецкого султана, или в Бендеры — к сераскиру-паше. Многие склонялись к тому, чтоб уходить в Крым, полагая, что там за них станет готовая воинственная сила орды. Случившийся здесь какой-то татарский мурза обещал Левенгаупту сам проводить войско через степь. На пути в Крым, представлял он, после Днепра не будет уже больших рек, через которые трудно было бы переправиться. Но Мазепа советовал избрать путь на Бендеры. «Следуя в Крым, — говорил он, — нам придется проходить слишком большое степное пространство и русские, погнавшись за нами с большою сплои, могут нагнать нас, тогда как много-много на пятый день мы уже достигнем границы и будем безопасны». Король не решался ни на то, ни на другое; он никак не мог победить в себе чувство стыда при мысли, что он побежит от неприятеля.
Тогда Левенгаупт, уговаривая короля, стал перед ним на колени и говорил:
«Всемилостивейший государь! дозвольте спасти вашу особу. пока еще возможно. Если неприятель сюда явится, то всех нас истребит или в плен заберет».
«Нет, нет, ни за что, — говорил с жаром король, — не покину своих солдат. Вместе будем обороняться, вместе погибнем!»
«Невозможно, — говорил Левенгаупт, — солдаты, видимо, упали духом; местоположение здесь неудобно для обороны. Повторяю: нас непременно или истребят, или в плен заберут. Бог поставил ваше величество правителем народа, и вы должны будете отдать Богу отчет за него. Если спасете вашу особу, то найдете еще способ спасти отечество и всех нас, своих несчастных подданных. Если же попадете в неприятельские руки, тогда все пропало».