Мажор

Рогожин задумался. Затаив дыхание, ждем его решения - порешить Аслана мечтали все. Когда еще такая возможность будет? Его понять можно, приказ-то спасти журналистов. Ввяжемся в бой, а их там нет... Как оно повернуться-то может, хрен его знает...

– Надо сделать так, чтоб ни одна сука на связь выйти не смогла, а у них спутниковые телефоны - да не у одного?

Все вздохнули с облегчением. Решение принято, вопрос в реализации.

– Дык. Тихонечко. Ночью. Ножичками...

– Окстись, Степаныч, кто резать то будет? Пацаны зеленые, сам знаешь, спящих резать - это...

– М-да, - прапорщик покивал головой, - не просто это... Если только Саня, он до ножа дюже жадный.

– А чего Саня?! У меня вот рука не дрогнет, - ну это понятно Ванька.

– Молчи, сопля, рука у него не дрогнет. Видал я таких.

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший прапорщик, - я решил вставить свои пять копеек.

– О как... Ну скажи умное чего-нить...
– прапор усмехнулся в усы.

– Давай Милославский, - разрешил Рогожин, усаживаясь поудобнее возле дерева.
– Удиви.

– Да удивлять то нечем. Понятно, что мы еще зеленые. Но я вот как вспомню, как эти суки наших пацанов резали, так руки чешутся. Мы не подведем! Правда, парни!?

Мужики одобрительно загудели. В общем, начальство сдалось, решено было брать в ножи.

Операцию проводили под утро, на самый сладкий сон. Часовых сняли, в яму, где держали заложников, заглядывать не стали. Вдруг не спят, шумнут не нароком. Разделились и вперед. Не буду рассказывать, как и что... Но в живых остались только заложники. Тридцать два боевика и, самое приятное, Аслан. Хотя Аслан умер не сразу. Штаб то брали в последнюю очередь. И взяли его живым: очень товарищ прапорщик просили...

Заложники оказались теми, кто нам нужен. И вот с ними как раз и случился конфуз...

Журналистка рванула в один из домов, типа вещи у нее там. Заскочила в дом, а там сами понимаете - картина еще та... Выскочила и давай блевать, а ведь кричали ей: "Стой!". Я вот даже по-английски.

– Что вы за звери? Разве так можно с людьми?
– это она еще тело Аслана не видела.
– Вы же не люди - вы животные...

– Егор, чего она там лапочет?
– Рогожин повернулся ко мне.
– Переведи.

Перевожу, он скривится:

– Они ее в яме держали, не мы...

– Ну, они негодяи, а вот мы маньяки...

– И что нам, по ее мнению, надо было сделать?

– Говорит: арестовать, передать властям и судить...

– Она что, больная? Их почти в три раза больше было!

– Она говорит, что мы варвары и все такое... Дура, в общем!

– А может мы не успели? Их уже того!
– Рогожин почесал в затылке.
– Не переводи.

– Да ясно. Юмор разумеем. Да и мужики вроде нормальные, хоть и помятые, - киваю на еще двух заложников мужеска полу.

Командир криво усмехнулся:

– Хрен с ними, уходить пора...

Легко сказать, уходить! Как тут уйдешь, если ребята нашли склад с оружием и килограмм пятьдесят взрывчатки. К чему-то готовились, сволочи... Решили рвануть, ну вот такие мы загадочные, ни себе не людям... Ну как ни себе, прибарахлились чуток: гранаток взяли и так по мелочи. Трофеи, однако. Ох-хо-хох... Знать бы заранее, чем нам этот фейерверк выльется...

Расскажу в общих чертах, сил нет вспоминать все эти подробности. Не знаю, откуда взялись "духи", может мимо шли, может к Аслану. Но на взрыв они среагировали. Первой жертвой стал Ваня. Не успели мы пройти и трех километров, как ушедшие в головной дозор Саня и Ваня напоролись на засаду. Так вышло, что Иван первым увидел прицелившегося в Сашку "духа" и закрыл его собой. Саня открыл бешеный огонь и попер врукопашную. Одного он застрелил, а двух...

– Береги себя, брат, не держи зла!
– С уголка рта Вани стекала струйка крови, но глядя на коленопреклоненного Саню, он попытался улыбнуться.

– Зачем ты это сделал, зачем? Что доказать хотел?
– Сашка наклонился над умирающим напарником.
– Зачем?..

– Дурак ты, Саня, я за друга смерть принимаю! Это лучшее, что я сделал. Я тебя там ждать буду, - Ваня поднял замутненный взгляд вверх.
– Только ты не спеши, внуков вырасти. Обещаешь?

– Да! Сын будет, Ванькой назову.

– Спасибо дру...

Так погиб Иван. Закрыл собой человека, которого ненавидел. Умер с улыбкой на лице, осознавая, что спас ДРУГА!

Когда мы, прочесав близлежащие кусты и ощетинившись стволами подошли к месту скоротечного боя, Саня плакал над телом своего врага-друга. Посмотрев на нас глазами, полными слез, произнес:

– Он закрыл меня...

Мы молчали; слов не было. Наша первая потеря оглушила нас и только сейчас многие поняли, что война не игрушка - здесь теряют друзей! Мы стояли потерянные, не зная, что делать. Пока не вмешался Степаныч:

– Хорошо погиб!
– мы все разом повернулись, уставившись как на чумного.
– Что смотрите, может, кто знает более достойную смерть, чем закрыть грудью боевого товарища?
– Степаныч перекрестился.
– Самопожертвование! Он теперь там, вместе с такими же героями. Гордитесь, что служили вместе с ним, а ты, Санек, погибнуть теперь не имеешь права...

Соорудив носилки, положили тело Ивана и понесли. Скорость продвижения упала. В начале нас тормозили гражданские: и так не великие ходоки, а тут еще плен, плохая кормежка, усталость. Теперь добавилась необходимость нести тело. Оставить его мы не могли, ведь если его найдут раньше, чем мы вернемся, даже представить страшно, что сделают с ним...

Так мы и шли, пока боковой дозор не обнаружил врага. Завязался бой. Вот откуда столько их взялось, как прорвало! Ну, точно, что-то готовилось. Прижали нас по взрослому, с гражданскими не оторваться. Воевать? Никаких патронов не хватит. Их почти сотня, а нас одиннадцать: три гражданских, и тело нашего товарища. Саня предложил остаться задержать, но Рогожин на корню зарезал инициативу. Это понятно. Эмоции в таком деле первый враг - сгинет зазря.

– Товарищ старший лейтенант, позвольте мне остаться!

– Милославский, ты что, с дуба рухнул?

– Никак нет! Командир, вы мне пару рожков еще подкиньте и гранаток побольше. Смотрите, место какое: не обойти, не объехать - только в лоб! Вы же знаете меня, если надо, днем с огнем искать придется. Я постреляю, побегаю, растяжек наставлю. Замедлятся, никуда не денутся. А я потом схоронюсь. Хрен найдут.

– Ой, сладко поешь, сержант!
– Рогожин вытер рукавом лицо.
– Только это ведь не игра, где можно переиграть. Жизнь она одна, брат. Сгинешь - за понюшку табаку.