Мазурка для двух покойников

Адега была на пляже Самиль, но не купалась, она из глубины страны и не привыкла, правила, регулирующие купание, очень строгие: костюм из непрозрачной ткани, закрывает тело, не обтягивая, у женщин доходит до колен, будь то сплошной или юбочка с блузкой, кроме того, панталоны, тоже до колен, выреза почти что нет, рукава так вшиты, что ни при каких условиях резкое движение не обнажит подмышек, категорически запрещено валяться на песке, даже под покрывалом, хотя сидеть можно.

Дурная Коза также умеет дрессировать птиц и зверьков, с одними из них легче, чем с другими, так всегда, мать зачала ее на лошади по дороге из Сан-Лоуренсиньо де Касфигейро; дочерям, так зачатым, повинуются все звери без исключения; сыновьям – нет, они обыкновенные, у них зависит от способностей. У Фабиана Мингелы Каррупо свиная кожа на лбу, похожа на паршу, волосы редкие, лоб узкий, хватит, уже достаточно для выродка, беда этих типов в том, что сколько ни скрывай свою сущность, она еще заметнее, все подкрышники работают сидя; хвала Господу, не все – Каррупо, есть очень приличные и почтенные.

– А откуда они?

– Этого никто не знает.

Мончо Прегисасу, что вернулся из Марокко с деревяшкой вместо ноги, больше всего в мире нравился Гуаякиль.

– Он лучше Амстердама, совсем другой, но лучше, уверен! В Гуаякиле была у меня невеста, воском со скипидаром натирала деревяшку до блеска, звали ее Золотой Цветок Котокачи Лопес, очень красивая, грудастенькая, но красивая, не знаю, что с ней сталось, скорее всего умерла…

На пляже Бастианиньо, по словам Мончо Прегисаса, встречаются редкостные улитки с хрустальной раковиной цвета карамели, куручеты куручиньи, есть их нельзя, очень ядовитые, но если на них дохнешь, раскрываются, из раковины вылетает крошечная ведьма, поймать которую трудно, очень быстра и летает высоко, однако жители Луго умеют ловить их, жители Оренсе поступают хуже, сушат их над огнем и после, когда те вырастут до размеров женщины, делают служанками. Адега была невестой Мончо Прегисаса, потом разошлись. Адега часто говорит:

– Того, кто проливает кровь, Господь лишает крови и обезглавливает, по воле Божией он умрет, блюя кровью, Господь не прощает убийц, спрячься хоть под камнем, найдет всегда, у Бога память хорошая, и для этого он придумал Ад.

Раймундо, что из Касандульфов, встретил очень гордого собой Фабиана Мингелу, Моучо.

– Не делай никаких глупостей, Фабиан, помни, что мы все здесь знаем, городишко очень маленький.

– Я делаю что хочу, и ты мне не указ.

– Ладно.

Раймундо говорит нашей кузине Рамоне, что озабочен, так как дела приняли дурной оборот.

– Бальдомеро Афуто не хочет прятаться, по-моему, зря, люди с оружием в руках всегда делают глупости, лучше бы отправить его в Селу, в дом Венсеасов, я с ним говорил, он не хочет, а ты знаешь, Села у самой португальской границы.

Болонки в старости плохи, шерсть выпадает, песик Уайльд уже стар. Раймундо подарил нашей кузине Рамоне русскую борзую, откликающуюся на «Царевич».

– Не поменять ли имя?

– Нет, не думаю, посмотрим, как пойдет.

Кот Кинг тоже не молод, но так как холощен, не очень состарился и хорошо переносит события, попугай Рабечо то и дело влезает на жердочку и слезает, перья потускнели, ясно, здешний климат не для него; у попугайчика имени нет, звали его Рокамболь, но недавно стал безымянным, ну и дела! – попугайчик, когда не мерзнет, кричит: Королевский попугай – для испанцев, так и знай! Репертуар небольшой, но он знает и литанию Сан-Розарио.

– По-моему, – говорит Раймундо, – женщины должны идти на войну, только так войны можно прикончить, женщины ближе к земле, чем мужчины, у них больше здравого смысла, они практичнее и гибче, сразу поняли, что война – глупость, которая губит все: разум, здоровье, терпение, бережливость, вплоть до жизни, в войне каждый что-то теряет, никто не выигрывает, даже победитель.

– Вижу, ты пессимист.

– Нет, милая, я озабочен.

– Хочешь, чтобы выключила радио?

– Да, поставь пластинку.

– Танго?

– Нет, вальсы.

Нетопырь – зверек с сильно развитыми инстинктами и умеющий многое, нетопыри стоят одною ногой на земле, как демоны – охотники за душами, другою – в аду, как демоны, правящие душами, нетопыри иногда приносят в душу желание поживиться за счет ближнего.

– Продолжай.

– Ладно, продолжаю, больные, пленные, арестанты, вплоть до мертвецов, везде и всегда одинаковы, да пропадите все вы пропадом со своими маниями, угрызениями совести, страхами, муками, болью в сердце – вон! Смерть свисает с ветвей самых высоких и тонких, замшелых и покрытых плесенью, омерзительно видеть, как она раскачивается, словно удавленник, над масляным пятном Иберийского полуострова.

– Хочешь, потанцуем?

– Потом.

Бледные мертвяки идут, разбрызгивая смерть из лейки смерти, но, когда Бог пожелает, тоже гибнут, а те, что рыдали, но выжили (человек может многое вытерпеть), сажают за каждого мертвяка орех, чтобы у кабанов всегда были свежие. Обезьянка Иеремия день ото дня все проказливее и недужнее, хотя не один лишь зверек в этом виноват, сеньорита Рамона чувствует, что не в силах защитить его от Розиклер.

– Тысячу раз говорила тебе, не шали больше с обезьянкой, не видишь, что бедняжка кашляет без остановки?

Черепаху Харопу месяцами не видно, покажется только в жару, конь Карузо вынослив, единственная тварь во всем доме, не подыхающая с тоски, старик слуга Этельвино выводит его каждое утро поразмяться немного, также чистит его.

По вечерам, когда солнце садится, донья Хемма говорит мужу:

– Дай немного анисовой, Теодор, дышать тяжело.

Донья Хемма несимпатична, невеликодушна, зато нечистоплотна и набожна или наоборот, если хотите. У доньи Хеммы бурное прошлое, но теперь она читает «Радость матерей. Размышления для матери-христианки» достопочтенного падре Сакео, Мантекон, Уэльва, 1920. Донья Хемма страдает коликами в прямой кишке и борется с ними ваннами с ромашкой.

– По-моему, анисовая тебе вредна, Хемма, раздражает задний проход.

– Ты, заткнись!

– Ладно, как хочешь, колики твои. Какой кошмар, ну и нравы!

Дона Теодосио в купели назвали Касиано, потом, при таинстве конфирмации, поменяли имя. Донья Хемма и дон Теодосио живут в Оренсе, на площади Сан-Косме, там, где скончались ее родители, дом заражен тараканами, похож на сельву, уборная десять лет засорена, каждый раз нужно два ведра воды и щетка, плиточный пол на галерее разрисован линиями, углами и крестами, на каждой плитке четыре луча и четыре угла, каждый угол из двух лучей, продолжаясь, они образуют еще три угла, один на север (или на юг), другой на запад, третий на восток, дон Теодосио старается не наступить на лучи, углы и кресты и, ясное дело, ходит всегда наклонясь и зигзагами; когда дон Теодосио посещает Паррочу, проходит прямо в кухню.

– Виси есть?

– Она занята, дон Теодосио, думаю, что задержится, она уже довольно долго с доном Эсекиэлем, из Монте де Пьедад, хотите, позову Ферминиту? Дон Эсекиэль тяжел на подъем.

– Нет, нет, лучше подожду, спасибо.

– Как желаете, ваша воля.

Гауденсио играет на аккордеоне печально, звуки не столь чисты, как обычно, Гауденсио иногда грустен и несколько озабочен.

– Разве люди не сошли с ума?

– Не знаю, во всяком случае, близко к этому. Донья Хемма родилась в Вильямарине, у ее родителей была фабрика газированной воды «Эспумосос Вилела» и другая, минеральной «Ля Собрейрана», они себя оправдывали блестяще, пока дон Антонио, глава семейства, не изобрел мясной сок «Экскавакон», концентрированный экстракт говядины, и санитарная инспекция не закрыла фабрику, так как использовались собаки и ящерицы, и семья разорилась. В заведении Паррочи с доном Теодосио невероятно предупредительны.

– Желаете, позову Марту Португалку, согреть вас?

– Очень благодарен, сударыня! Вы всегда любезны и внимательны.

– О чем речь, дон Теодосио! Я хочу одного – угодить хорошим друзьям.

Виси – из Пенапетады, в Пуэбла де Тривес, но говорит как андалуска, еще не совсем хорошо, но учится. У Паррочи три драгоценные коллекции – вееров, марок и золотых монет, их завещал ей дон Перпетуо Карнеро Льямасарес, коммерсант из Леона, в неразберихе паломничеств случаются редкостные события, жаль, что эта история останется незаписанной. Парроча не может придумать, что будет с коллекциями после ее смерти.