Меч императора Нерона

У Салюстия же хватило ума не поддаться подобным соблазнам. Он остался почтителен с окружающими, вежливо улыбался, если к нему обращались, и вообще старался быть в тени. Особенное почтение он выказывал в отношении Сенеки и даже несколько раз назвал его «хозяин». Когда Сенека заметил, что называть так его не нужно и что он давно уже не его хозяин, Салюстий приставил ладонь к груди и выговорил чуть дрогнувшим голосом:

— Так я чувствую здесь.— И добавил едва слышно, почти умоляюще: — Ты не оставишь меня, хозя... сенатор?

— Не оставлю, Салюстий, будь покоен,— пристально глядя в глаза актеру (пока тот не увел взгляд в сторону), ответил Сенека.

Он не верил в настоящую человеческую преданность, тем более в преданность раба. Человек может быть предан из выгоды, а не из любви. В такого рода преданности Сенека не только не находил ничего дурного, но считал эту преданность наиболее верной. Если хочешь, чтобы человек был тебе предан, веди себя в отношении его так, чтобы ему это было выгодно. И в отношении Салюстия Сенека вел себя именно таким образом. Он не раз с совершенно серьезным лицом говорил окружающим о замечательных душевных качествах своего вольноотпущенника и о его выдающемся таланте, зная, что его мнение обязательно дойдет и до Салюстия, и до императора. Если кто-нибудь при этом делал понимающее лицо (понимаю, сенатор, тебе нужно говорить именно так), с этим человеком он становился холоден и официален. Он словно чувствовал, что Салюстий ему обязательно понадобится для какого-то важного предприятия, и предчувствие его не подвело. Когда он стал думать, как приставить Никия к императору, то вспомнил о Салюстии — лучшей кандидатуры ему не найти.

Конечно, тут невозможно было говорить о непременном успехе, в этом плане имелись свои подводные камни, но время поджимало, и Сенека все же решился рискнуть. Собственно, ничего другого ему не оставалось.

Самое неприятное заключалось в том, что Салюстия так или иначе приходилось посвятить в свой план, пусть и частично. Неприятно иметь человека, от которого ты зависишь, тем более если этот человек не живет рядом и ты не можешь за ним наблюдать постоянно. «В конце концов,— приняв окончательное решение, сказал себе Сенека,— Салюстий, как и все, смертен, а смерть, как известно, может настигнуть человека совершенно внезапно». При этом он усмехнулся и щелчком пальца сбил пылинку с края стола.

Глава седьмая

Сначала Сенека окончательно переговорил с Никием. Он не стал заходить издалека и, лишь только Никий пришел к нему, спросил:

— Ты помнишь, как говорил мне, что император Нерон не человек, а чудовище?

— Я не сказал, что он чудовище,— поправил его Никий,— я просто сказал, что он не человек.

— Но разве ты не считаешь его чудовищем?

— Считаю,— после короткого молчания чуть настороженно выговорил Никий.

— Очень хорошо,— сказал Сенека и, пристально глядя на Никия, продолжил: — Я хотел сказать тебе, что тоже так считаю.

Никий не отвечал, хотя взгляда не уводил, и Сенека спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— Я думаю,— спокойно отозвался Никий,— что каждый человек рано или поздно должен понять это.

— Очень хорошо,— повторил Сенека,— Теперь я хочу спросить тебя: как надо поступать с чудовищем?

— Ты говоришь об императоре? — в свою очередь спросил Никий, и Сенеке показалось, что губы его раздвинулись в чуть заметной улыбке.

— Ты меня правильно понял, я говорю об императоре,— почему-то почувствовав раздражение и стараясь подавить его, ответил Сенека,— Я повторяю вопрос: как надо поступать с чудовищем?

— Римскому сенатору это должно быть лучше известно, чем мне,— уклончиво ответил Никий.

«А он не так прост, как кажется»,— подумал Сенека и сказал:

— Римский сенатор считает, что чудовище должно убить. Скажи, разве назареи считают иначе?

— Я не могу отвечать за всех.

— Отвечай только за себя,— проговорил Сенека.

— Спаситель говорил, что нельзя убивать,— помолчав и наконец уведя взгляд в сторону, произнес Никий; голос его при этом звучал не очень уверенно.

Сенека хорошо понял причину этой неуверенности и тут же спросил с улыбкой:

— Но разве он имел в виду чудовище? Как я понимаю, он говорил о людях. Или ты признаешь, что император Нерон все-таки человек, хотя и дурной?

— Я...— произнес Никий и запнулся (Сенека с волнением ждал ответа, зная, что это главный пункт всего их разговора).— Я... не знаю,— наконец выговорил он и посмотрел на сенатора виновато.

— Нет, Никий, ты знаешь,— голос сенатора прозвучал как никогда твердо,— ты знаешь, что он не человек. Он истребил тысячи твоих братьев и истребит, если его не остановить, еще многие тысячи. Ты знаешь, и я знаю, что он не просто убивает их, но истребляет, причем получая удовольствие от вида смерти, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. Или я не прав, мой Никий?

Не поднимая глаз, Никий едва заметно кивнул.

— Вот видишь,— сказал Сенека,— мы думаем с тобой одинаково. Разве ты не убьешь змею, которая жалит ребенка? Разве ты не убьешь зверя, напавшего на женщину? И разве мы не убиваем взбесившуюся собаку?

— Я не знаю, что отвечать, сенатор,— вздохнул Никий.— И я... ты чего-то ждешь от меня?

— Да, Никий, я хочу, чтобы ты поразил чудовище,— шагнув к юноше и глядя на него сверху вниз, сказал Сенека.

— Я? — испуганно проговорил Никий.— Убить? Но ведь я не убийца.

— Именно поэтому я и разговариваю с тобой. Убийца убивает из мести, или за деньги, или для того, чтобы получить власть и привилегии. Так император Гай Калигула задушил Тиберия, так преторианцы убили его самого. За это же мать Нерона, Агриппина, отравила Клавдия. Деньги, власть и привилегии — вот причины, побуждающие убийц убивать. Но разве тот, кто, защищая женщину, старика или ребенка, убивает насильника, разве того можно назвать убийцей! А если можно спасти тысячи стариков, женщин и детей?.. Твоих братьев, Никий. Твоих ни в чем не повинных братьев!

— Спаситель учил...— начал было Никий дрожащим голосом, но Сенека его перебил:

— Знаю, ты скажешь, что человеку нужно дать шанс раскаяться, я правильно тебя понял?

— Да.

— Нерон не человек, а чудовище, но я согласен, ему тоже надо дать такой шанс. Если бы ты имел возможность дать ему такой шанс, ты бы дал?

— Да.

— Хорошо, давай сделаем это, ты согласен?

— Это... может... может сделать только Бог,— запинаясь, произнес Никий.

— Но разве твой Бог не может подсказать человеку, что ему делать? Скажи, может или нет?

Никий вздохнул и, посмотрев на сенатора снизу вверх, ответил:

— Может. Но для этого человек должен быть... должен быть таким, как учитель. Я еще молод и не достоин того, чтобы Бог разговаривал со мной.

— Говоря об учителе, ты имел в виду Павла?

— Да,— с удивлением кивнул Никий.

Сенека отступил и опустился в кресло напротив.

— Я уже говорил тебе о письме. Павел написал мне, что ты должен быть при Нероне, и просил меня помочь.