Меч императора Нерона

— Он отберет тебя у меня! — плача, продолжал он.— Единственное, что я всегда так боялся потерять. О боги, за что вы так ужасно наказываете меня?

Он долго не мог успокоиться: всхлипывал, утирал слезы ладонью. Наконец спросил, глядя на нее с надеждой и болью одновременно:

— Что же теперь делать?!

Она пожала плечами, улыбнулась ему успокоительно, сказала просто, как о чем-то совсем не значащем:

— Ты отведешь меня к императору, вот и все.

— Я... отведу... тебя? — Отон остался стоять с открытым ртом, и челюсть его заметно дрожала.

— Не надо так волноваться, мой Марк.— Поппея дотронулась до его подбородка,— Ты же знаешь, придворная жизнь налагает на человека определенные обязательства. Возьми себя в руки — ты удивляешься так, будто впервые узнаешь о чем-то подобном. Сейчас вопрос не в том, сделает Нерон то, чего ты боишься, или нет — скорее всего сделает,— вопрос в другом: что нужно предпринять, чтобы все это стало наиболее выгодно для нас.

— Выгодно для нас?! — вскричал Отон.— Ты хочешь отдаться этому...

— Замолчи! — жестко прервала его Поппея.— Не произноси то, чего не следует произносить вслух. Я не хочу отдаваться императору, ты вынуждаешь меня сделать это.

— Я?! — со страхом выговорил Отон.

— Ты.— Она ткнула в его сторону указательным пальцем.— Разве не ты водишь с ним дружбу, разве не ты шатаешься с ним по грязным притонам, веселишься в обществе гнуснейших женщин? Я уже не помню, когда мы спали ночью в одной постели.

— Но я!..— возмутился Отон, делая страшное лицо.

Она снова не дала ему договорить, остановила решительным жестом руки:

— Перестань! Разве я хоть раз упрекнула тебя? Разве я хоть чем-нибудь показала, что мне не нравится твой образ жизни? Будь честен, скажи!

Отон отрицательно помотал головой.

— Вот видишь,— продолжала Поппея,— тебе не в чем упрекнуть меня. Зачем же упрекать в том, в чем я перед тобой не провинилась?

— О прости, прости, Поппея! — Отон протянул к ней руки, но она уклонилась от объятий.

— Нет, Марк, сейчас нужно думать о деле, у нас так мало времени. Мы ничего не можем предотвратить...

— Можем, можем, Поппея! — горячо воскликнул он.— Мы можем бежать, я увезу тебя!

— Куда? — Она устало вздохнула.— Куда мы можем бежать?! Ты предлагаешь мне нечто худшее, чем изгнание. Потерять все, что имеем, влачить жалкое существование, всякую минуту бояться, что нас настигнут и схватят. Очнись, Отон, что ты говоришь! Я пойду за тобой повсюду, но разве ты родился на свет для такой жизни? Я отдам ему свое тело, но разве я отдам ему свою любовь — нашу любовь? Что поделать, Марк, не мы придумали такую жизнь. Помнишь, я говорила тебе: ты должен стать императором? Так стань же им!

— Что ты такое говоришь! Я не понимаю!

— Я не просто отдам ему свое тело, я отдам его ради тебя, ради нас!

— Ради нас,— расслабленно повторил он.

— Да, ради нас! — твердо выговорила Поппея.— Он дорого заплатит за свои мерзкие желания, ты станешь первым в Риме, а потом...

Она замолчала, не договорив, и он спросил, подавшись, вперед:

— Что потом?

Она усмехнулась, прямо глядя в его глаза:

— Есть много способов, чтобы один заменил другого. Никто не вечен, ты знаешь, и к императорам это относится так же, как и к любому другому. Вспомни Калигулу или Клавдия. Чем Нерон лучше их? Он много пьет, много ест. Представь себе, что он выпьет или съест что-нибудь такое, что...

— Молчи! — испуганно прошептал Отон.— Что ты такое говоришь?

Она удивилась:

— А что такое? Только то, что известно всем. Чем Нерон лучше тебя: ты древнего рода, умен и молод.

— Наш род идет от этрусков, мы не римляне.

— И это все, что тебя останавливает? Ты, отпрыск древнего рода, сомневаешься в себе в то время, когда жалкие проходимцы, вольноотпущенники и плебеи правят Римом!

Некоторое время они молчали. Наконец Отон сказал, с надеждой глядя на жену:

— Мне страшно, Поппея.

Она прижала его голову к своей пышной груди, прикрыв ладонью глаза, прошептала в самое ухо:

— Вот так тебе будет не страшно. Доверься мне, Марк, и ни о чем не думай. Я скажу, что делать, когда наступит твой час.

Он ничего не ответил, только порывисто вздохнул и еще плотнее прижался к ней.

Глава четырнадцатая

— Я недоволен тобой, Салюстий,— проговорил Нерон и покосился на стоявшего с правой стороны от его кресла Аннея Сенеку.— Я сочувствую твоей болезни и сам видел, что ты потерял голос, но ты не явился на мой зов, когда я посылал за тобой. Что скажешь в свое оправдание?

В просторной зале, где Нерон обычно упражнялся в актерском мастерстве, их было четверо. Нерон сидел в кресле с высокой спинкой, развалясь и положив ноги на мягкую скамейку. С правой стороны стоял

Сенека, с левой — Афраний Бурр. Актер Салюстий находился перед императором, и лицо его выглядело виноватым.

— Ты молчишь, Салюстий,— недовольно сказал Нерон.— Как видно, тебе нечего сказать.

— Я так страдаю, император.— Салюстий прижал руки к груди и низко наклонил голову.— Я вызвал твое недовольство.

— Оставь свои восточные ужимки, ты не в Александрии. Ты страдаешь? По тебе этого не скажешь, вид вполне цветущий. Скажи, Анней,— обратился он к Сенеке,— разве я не прав?

— Да, вид у него цветущий,— с улыбкой подтвердил Сенека.

— Вот видишь,— сказал Нерон.— Что ты ответишь на это?

— Я отвечаю,— проговорил Салюстий значительно смелее, почувствовав, что гроза прошла,— что лучше мне умереть, чем огорчить своего императора.

— Но ты, я вижу, избежал смерти,— усмехнулся Нерон.

— Да, император,— поклонился Салюстий,— но только потому, что своей смертью мог огорчить тебя еще больше.

— Ты слишком смел,— сказал Нерон и, кивнув в сторону Афрания Бурра, добавил: — Тебе не кажется, Афраний?

Афраний Бурр, стоявший у кресла с каменным лицом, лишь неопределенно повел головой.

— Ладно, Салюстий,— Нерон нахмурился (молчание Афрания Бурра, как видно, не понравилось ему),— рассказывай, если тебе есть что рассказать.

— Я не мог показаться тебе на глаза,— быстро проговорил Салюстий,— потому что у меня совсем пропал голос. Поверь, мне сделалось страшно. Я послал за врачом в Александрию и ожидал его с большим нетерпением. (Салюстий мельком взглянул на Сенеку. Тот смотрел на него прямо и спокойно.) Это была моя последняя надежда. Я решил, если он не поможет мне, брошусь в Тибр.