Меч ислама

– Как много слов и как мало сказано, сэр, – холодно заметил Питер Годолфин. – Смысл тонет в их потоке.

– Хотите, чтобы я выразил свою мысль в двух словах? – отозвался Джервас.

– Боже правый, нет! – решительно вмешалась Маргарет. – Оставим эту тему. Мой отец, Джервас, будет рад видеть вас. Он в библиотеке.

Это была отставка, и Джервас, полагая ее несправедливой, рассердился, но скрыл раздражение.

– Я подожду, когда вы освободитесь и проводите меня к нему, – сказал он с любезной улыбкой.

И тогда, досадуя в душе, кавалеры, едва кивнув Джервасу, распрощались с хозяйкой, и Годолфин увез свою сестру.

Когда они ушли, Маргарет неодобрительно скривила губы.

– Вы поступили дурно, Джервас.

– Дурно? Господь с вами! – воскликнул Джервас и, напоминая Маргарет, с чего все началось, передразнил жеманного Питера Годолфина: – «Ну и ну! Почести, наверное, сыпались градом». А это хороший поступок? Любой хлыщ будет насмехаться над моими заслугами, а я смирюсь со своей несчастной судьбой и подставлю другую щеку? Вы этого ждете от своего мужа?

– Мужа? – Маргарет сделала большие глаза, потом рассмеялась. – Будьте любезны, напомните, когда это я вышла за вас замуж. Клянусь, я не помню.

– Но вы не позабыли, что обещали выйти за меня?

– Не помню такого обещания, – заявила она с той же легкостью.

Джервас, не обращая внимания на легкомысленный тон, взвесил сказанное. У него перехватило дыхание, кровь отлила от лица.

– Вы собираетесь нарушить свое слово, Маргарет?

– А это уже грубость.

– Мне сейчас не до хороших манер.

Джервас горячился, теряя самообладание, она же сохраняла спокойствие и выдержку. Маргарет не прощала несдержанности ни себе, ни другим, и горячность Джерваса ее уже порядком раздражала. Он же продолжал свой натиск:

– Когда мы прощались в зале, вы дали обещание выйти за меня замуж.

Маргарет покачала головой:

– Если мне не изменяет память, я обещала, что выйду замуж только за вас.

– Так в чем же разница?

– Разница в том, что я не нарушу данного вам слова, если последую примеру королевы и проведу свой век в девичестве.

Джервас задумался.

– И каково же ваше желание?

– Я остаюсь при своем мнении, пока кто-нибудь не переубедит меня.

– Как же вас переубедить? – спросил он несколько вызывающе, задетый за живое этой недостойной, по его мнению, игрой словами. – Как вас переубедить? – повторил он, кипя от негодования.

Маргарет стояла перед ним прямая, натянутая как струна, глядя мимо него.

– Разумеется, не теми способами, к которым вы доселе прибегали, – сказала она спокойно, холодная, уверенная в себе.

Окрыленность успехом, гордость за свое новое рыцарское звание, сознание собственной значимости, которое оно ему придавало, – все куда-то разом подевалось. Джервас надеялся поразить Маргарет – поразить весь мир – оказанной ему честью и воспоминаниями о подвигах, снискавших эту честь. Но реальность была так далека от розовых грез, что сердце в его груди обратилось в ледышку. Каштановая голова, гордо вскинутая на королевском приеме в Уайтхолле, поникла. Он смиренно понурил взгляд.

– Я изберу любой способ, угодный вам, Маргарет, – молвил он наконец. – Я люблю вас. Это вам я обязан рыцарским званием, это вы вдохновили меня на подвиги. Мне все время казалось, что вы смотрите на меня, я думал лишь о том, чтоб вы гордились мной. Все нынешние и все грядущие почести для меня ничто, если вы не разделите их со мной.

Джервас взглянул на Маргарет. Очевидно, его слова тронули ее, смягчили ожесточившуюся душу. В ее улыбке промелькнула нежность. Джервас не преминул этим воспользоваться.

– Клянусь честью, вы ко мне неблагосклонны, – заявил он, возвращаясь к прежней теме. – Я сгорал от нетерпения увидеть вас, а вы оказали мне такой холодный прием.

– Но вы затеяли ссору, – напомнила она.

– Разве меня не провоцировали? Разве этот щенок Годолфин не насмехался надо мной? – раздраженно возразил Джервас. – Почему в ваших глазах все, что делает он, – хорошо, а что делаю я – плохо? Кто он вам, что вы защищаете его?

– Он мой родственник, Джервас.

– И это дает ему право публично оскорблять меня, вы это хотите сказать?

– Может быть, мы оставим в покое мистера Годолфина? – предложила она.

– С превеликой радостью! – воскликнул Джервас.

Маргарет рассмеялась и взяла его за руку.

– Пойдемте к отцу, вы еще не засвидетельствовали ему своего почтения. Расскажете ему о своих подвигах на море, а я послушаю. Возможно, меня так очарует эта история, что я вам все прощу.

Джервасу показалось несправедливым то, что он еще должен заслужить прощение, но он не стал спорить с Маргарет.

– А что потом? – нетерпеливо спросил он.

Маргарет снова рассмеялась.

– Господи, что за страсть опережать время! Неужели нельзя спокойно дожидаться будущего, обходясь без вечного стремления его предсказать?

Джервас какое-то мгновение колебался, но ему показалось, что он прочел вызов в ее глазах. И он рискнул – схватил ее в объятия и поцеловал. И поскольку на сей раз Маргарет не выказала недовольства, Джервас заключил, что понял ее правильно.

Они вошли в библиотеку и оторвали графа от его ученых занятий.

Глава V Выброшенный на берег

Дон Педро де Мендоса-и-Луна, граф Маркос, испанский гранд, открыл глаза: в бледном предрассветном небе клубились облака. До него не сразу дошел смысл увиденного. Потом он понял, что лежит спиной на песке, насквозь промерзший и больной. Стало быть, он еще жив, но как это произошло и где он сейчас, еще предстояло выяснить.

Преодолевая ноющую боль в суставах, он приподнялся и увидел, как вдали за мертвой зыбью опалового моря растекался по небу сентябрьский рассвет. От напряжения у него закружилась голова, перед глазами закачались небо, море, земля, к горлу подкатила тошнота. Боль пронзила его с головы до ног, будто его выкручивали на дыбе, глаза ломило, во рту невыносимая горечь, в голове стоял туман. Он улавливал лишь, что жив и страдает, и весьма сомнительно, что сознавал себя как личность.

Тошнота усилилась, потом его буквально вывернуло наизнанку, и, обессилев, он повалился на спину. Но через некоторое время туман в голове рассеялся, сознание прояснилось. К нему вернулась память. Дон Педро сел, ему было легче, по крайней мере тошнота прекратилась.

Он снова окинул взглядом море, на сей раз более осмысленно высматривая обломки галеона, потерпевшего крушение прошлой ночью. Риф, о который он разбился вдребезги, ярко вырисовывался на фоне оживающего моря – черная линия изрезанных скал, о которые в пену дробятся волны. Но никаких следов кораблекрушения, даже обломков мачты не было видно. И ночной шторм, выплеснув свою ярость, оставил после себя лишь эту маслянистую мертвую зыбь. Заволакивающие небо тучи редели, уже проглядывала голубизна.