Меч времен

Спасть пора, время позднее, тем более — завтра кое-кому в путь неблизкий.

— Да уж, путь, — негромко хохотнул Авдей. — В ладье-то сидеть — не пешком топать. Чу!!! — Парень тут же насторожился. — Кажись, голоса!

— Голоса?

Все трое насторожились, прислушались… Показалось? Нет, точно! Кто-то, переговариваясь, шел прямо через кусты. Сколько-то человек… Двое? Трое? Пятеро?

— О! — сделав пару шагов, явственно услышали парни. — Я ж тебе говорил — ушицей пахнет! Вон и шалаши… Хо! Да тут девка!

— Девка? Что за девка? — второй голос был заметно грубее, увереннее. — А ну, тащи ее на свет.

На свет… Ну да, луна-то была полная. Серебряная, огромная, колдовская, висящая прямо над головой сияющим нимбом. Освещала все не хуже иных фонарей. Особенно — на открытой местности, на лугах или вот, на полянке.

— Чу! Точно девка! Девка, ты кто? Что смотришь — язык проглотила? Ты одна, что ли, здесь?

— Нет, с братьями…

Ох ты, хватило ума сказать.

— Они там, рыбалят…

— Ночью, что ли?

— Сети ставят…

— Поня-атно! Недозволенною ловлею промышляют, виру, небось, не платят — иначе зачем ночью-то таиться? Вот что, девка, — братьям своим, как вернутся, скажи: до утра пусть носа из шалаша не высовывают. Поняла?

— Как не понять… А вы-то кто будете?

— Люди вольные… — незнакомцы — кажется, их все-таки было двое — расхохотались.

— Ну, прощевай, дева…

Прятавшиеся за деревьями парни перевели дух — неохота было показываться, опасно. Боярич предупредил — беглых искали: трех молодых парней, с приметами. А девчонка… Про девчонку-то никто особо не знал.

Зашуршала под ногами трава… И вдруг — тишина. И снова голос:

— А девка-то ничего себе… Может, забрать ее?

— Да ты что! Братья ведь… мало ли, шум подымут? Искать начнут…

— Ин ладно… Забирать не будем. Вот что, Данило, ты иди себе к нашим, а язм… Язм задержусь малость… чуток.

— Так ты что, замыслил…

— Что замыслил — не твое дело. Иди давай.

Послышались удаляющиеся шаги. Потом другие — крадущиеся, быстрые…

— Эй, девка… А ну-ка, выгляни! Эх, хороша… Оп!

— Пусти!

— Ну-ну, не ерепенься!

Звук пощечины. Резкий, словно выстрел. Интересно, кто кому дал? Впрочем, уже не интересно — девчонку выручать надо!

Миша толкнул Авдея локтем:

— Бежим!

И тут — же, словно позвали — стон:

— Пусти-и-и-и…

Опа! Вот он, гад, уже навалился на Марьюшку, разорвал платье. Здоровущий!

— Ах ты, гнус прековарный! Получи!

Пнуть! С разбега!

Гнус быстро откатился в сторону, вскочил… Сивые растрепанные волосы, бритое лицо… подбородок квадратный… Кнут! Кнут Карасевич! Ах ты, гад… В морду ему! В морду!

Отпрянув от удара, парняга все же сумел удержаться на ногах — такая-то орясина! — мало того, выхватил из-за голенища длинный и узкий нож, перекинул из руки в руку, хохотнул нагло:

— А ну? Кто хочет в салочки поиграть? Люли-люли!

Оп! Миша ударил его носком сапога под колено. Кнут скривился… и тут заметил остальных — Мокшу с Авдеем. Авдей тоже вытащил нож, а Мокша подобрал с земли увесистый сук…

— Эй, эй, парни! — тут же убрав нож, заулыбался Кнут. — Может, разойдемся? Чего я вам сделал-то? Вон, и мои уже идут…

Он кивнул куда-то поверх голов. Миша — вот дурачок! — обернулся. Как и остальные… Тем временем Кнута уже и след простыл. Исчез, растворился в зыбком мареве призрачно-лунной ночи, словно и не было. Лишь только слышно было, как — уже где-то в отдалении — затрещали кусты.

— С песчаной косы явился, — нарушил возникшую тишину шепот Авдея. — Значит, там и пристали. Парняга приметливый — не он ли усадьбу громил?

Михаил усмехнулся:

— Он.

Склонился над дрожащей девчонкой, погладил по голове, обнял:

— Ну, что дрожишь, что?

— Рукав мне оторвал, гад… — Марьюшка неожиданно рассмеялась. — Теперь пришивать. А дрожу я — от холода. Вон, промозгло-то как, верно, к утру туман будет.

— Да уж, верно, будет, — Михаил вытащил из шалаша плащ, накинул девчонке на плечи. — Может, спать пойдешь?

— А вдруг эти явятся? Кто знает, сколько там их?

— Слова верные. Так, может, нам пока на луга податься? Переждать до утра.

— На лугах — мошка съест. Лучше — в рощицу.

— В рощицу так в рощицу, — Миша, соглашаясь, кивнул. — Идем.

И в самом деле, случай был такой, что лучше перебдеть. Приплывших с Кнутом людей могло оказаться слишком уж много для четверых беглецов, из которых одна — девушка, а двое — совсем еще молодые парни, почти дети. Интересно, что здесь делают кнутовы гопники? Та же самая компашка, что сидела тогда в корчме на Лубянице, а потом лихо громила усадьбу Онциферовичей? Скорее всего — да, те самые. И сюда явились — за каким-то своим, тайным и нехорошим делом. Таким, что требовало быть подальше от людских глаз. Значит, вряд ли гопники сейчас начнут масштабную облаву, в худшем случае — явятся впятером-шестером к шалашам — посчитаться. Да, наверное, явятся… А искать не станут — ну-тко — походи по лесу ночью, даже и при яркой луне — много высмотришь?

И все равно, до утра не спали. А едва взошло солнце, выбрались на пригорок, увидев, как выплывают из-за излучины челны — гопники Кнута Карасевича возвращались обратно в город. Ну и славно…

А еще примерно через час к ольшанику причалила лодка Онисима Ворона. Как и договаривались. Миша не стал провожать друзей до ладьи ладожского гостя, вылез на Ворковом вымоле, на Софийской. Обнял ребят, крепко поцеловал Марьюшку, перекрестил всех:

— Удачи!

— И тебя да не оставит Господь своей милостью. Ждать будем!

Ждать…

Мише на миг стало совестно — он ведь и вовсе не собирался переться в какую-то там дальнюю вотчину. Совсем другие мысли занимали молодого человека, совсем другие. И тем не менее — защемило, все ж таки защемило в груди под сердцем. Хорошие они люди — Авдей с Мокшей, Марьюшка… Марьюшка… Смешная такая, юркая… Ишь, сидит, машет… А глаза-то мокрые — всплакнула, что ли? Ну что ж… Тут самому бы не всплакнуть в самом-то деле… Жаль, больше не свидимся.

— Счастья, счастья тебе. Марьюшка… и вам, парни…