Меченосец

Готфрид вспомнил, как тоалы — окровавленные, неумолимые, неуязвимые — косили жизни в Касалифе. Он покачал головой.

— Ты что, отказаться вздумал? Меченосец — и отказаться? Вот чепуха! Поди и убей! Дай Добендье напиться, за время долгого сна он ослаб.

То ли магия какая вплелась в ворчливый голос, то ли голод подстегнул меч, а может, взяла свое жажда мести, но Готфрид, пошатнувшись, ступил вперед.

— Но ведь они мертвецы, — прохрипел он. — Тайс, у них же нет крови!

Юноша проломился сквозь кусты, скрывавшие жерло пещеры, и тоал обернулся.

Добендье отнимал у страха власть над телом, но душа-то по-прежнему трепетала. Готфрид знал, что мертвецы убивали солдат куда сильнее его, а он разве воин? Подглядывал за братьями да воображал — вот и все упражнения. Как с такой выучкой биться с чудищем?

Меч сам по себе принял стойку, и паренек, пораженный, побрел к противнику. Того наглость добычи, похоже, удивила. С чего это овца скалится на волка? Но, взглянув на оружие, всадник понимающе кивнул, затем выжидательно посмотрел на Касалиф и вновь обратил ледяной взор на мальчишку.

Колдовской меч, длинный и черный, как Добендье, выскользнул из ножен — вороной конь вздрогнул.

Рассудок Готфрида замер в ужасе, но тело двигалось: прыгнуло вправо, чтоб ударить тоала под левую руку, не прикрытую щитом. Добендье радостно выл, рассекая воздух.

Мертвец уклонился, ткнул шипастым сапогом, и ребра юноши вспыхнули болью.

Зачарованное оружие ударило по ногам лошади — та отшатнулась, и седок грохнулся оземь.

Готфрид атаковал. Противник двигался все так же дергано, но с поразительными проворством и точностью. Он был готов к атаке.

Великий меч поднялся, словно тесак палача, мелькнул едва заметно, но наткнулся на сопротивление — клинки встретились с оглушительным лязгом. Колдовство сошлось с колдовством. Боль ледяной струей брызнула в руку Готфрида. На мгновение, показавшееся вечностью, лезвия магнитами вцепились друг в друга. Над головой взвыл черный ветер, и за спиной тоала посыпались листья да ветки — словно невидимые гиганты схватились среди крон. Добендье жалобно заскулил, тоалов меч завизжал, будто ошпаренный младенец.

В тот миг, когда они расцепились, Меченосец понял, что победит! Магия его оружия сильнее и ужаснее. Он неодолим! Крик дикой радости сорвался с мальчишеских губ.

Откуда-то из далекого уголка, где еще прятался здравый смысл, донеслось: Зухра искушает тебя! Ну и что? Наплевать! Теперь возможно все: и триумф, и месть за Касалиф. Вперед — рубить и кромсать, слушая агонические вопли!

В глазах мертвого вождя промелькнуло удивление. Он отступил и глянул в сторону Касалифа, прислушиваясь. Затем, будто по безмолвной команде, снова атаковал.

Его клинок заплясал пламенем на ветру, взвился гадючьим жалом, отыскивая малейшую брешь в обороне противника, чтобы проскользнуть, уколоть чародейной отравой. Но Добендье предугадывал все. Мечи выли, взвизгивали, и тоалов метался, пытаясь уйти от прямого удара.

Готфрид засомневался: искусство защиты — еще не победа. Оружие не дает вражескому клинку прорваться, но что дальше? Рогала ведь намекал: Зухра спала слишком долго.

Когда лезвия умолкли, повисла тревожная тишина, и вдруг в нее ворвался стук копыт.

Нерода явился за Великим мечом!

Готфрид просительно глянул на гнома, но тот был зачарован боем и ничего вокруг не видел.

Добендье, почувствовав отчаяние юноши, кинулся на клинок противника, заплясал, сплетая смертоносный узор, ударил, выбив искры и вскрики боли.

Вождь отступал, а парень, поражаясь силе и напору атаки, думал: «Да как же меч с такой легкостью управляет мною? Я ведь одержим хуже тоала!»

А что поделать? Бежать невозможно. Осталось сражаться и победить — или умереть. Или, горше того, позволить Нероде наложить кровавую лапу на Добендье.

Свара титанов: бьют молнии, бесформенные громады хлещут невидимыми кнутами — длинными, смертоносными. В дикой пляске лезвий валятся иссеченные кусты и деревья, от палой листвы идет дым, и кольца его распадаются, в мгновение располовиненные сталью. Росток, скошенный Добендье, вспыхнул багряным, по земле зазмеились пыльные борозды.

Тоал отступал, разворачиваясь. Ага! Хочет, чтобы Готфрид встретил Невенку спиной. И не помешать никак, разве только пробить защиту и уничтожить тварь.

Если ее можно уничтожить, конечно. С тех пор как миньяк освободил мертвецов из ада, связанных и заклятых незапамятным колдовством, никому не удавалось их одолеть.

Если Нерода управляет этими монстрами, то кто же он сам? Что, столь похожее на тоалов мощью, неуязвимостью и чародейством, но самовластное, одержимое лишь собой, Алер извлек из лютой древности? Наверняка то были лишь тень и останки того существа, с кем миньяк мечтал сравняться силами. Зло столь давнее, что время истлило о нем память, уцелевшую, должно быть, только в стенах таинственной библиотеки, по слухам найденной Алером и употребленной ради собственной дурной выгоды.

Какой же властью миньяк связал необузданное лихо Нероды? Что откопал в древнем хранилище тайн?

Появился второй тоал. Готфрид думал, что Добендье, хоть яростен и быстр, уже на пределе, но тот ринулся вперед еще стремительнее. Однако теперь ощутилась его неуверенность. Слишком щедро расходуя магическую энергию, он вдруг засомневался в успехе.

Но и защита противника слабела. Вождь отступал, стараясь беречь лезвие от встреч с зачарованным клинком. Снова и снова Великий меч пробивался, кусал броню и иногда отсекал кусочки.

Явились еще двое тоалов и застыли статуями, наблюдая.

Почему они не вмешиваются? Неужели обрекают собрата на гибель?

Добендье прорвал оборону, рассек доспехи и полоснул мертвую плоть. В древности этого хватило бы для победы, но сейчас оружие ослабло. Всю чужую жизнь выпить он не смог, но глотнул с лихвой.

Будто огонь побежал по руке Готфрида, по телу разлилась омерзительная оргиастическая сладость — меч торжествующе загудел. Юноша содрогнулся в отвращении, будто монах от постыдной телесной радости, от греха — столь вожделенного и пьянящего.