Меченый (Заступник) (др. перевод)

Дама’тинг погадала ему, когда он впервые отправился в Лабиринт, и оснований считать, что она действительно узрела его будущее, не было.

— Оскорбить дама’тинг — значит оскорбить судьбу, — пояснил Аббан, как будто Арлен был дурачком.

Арлен покачал головой.

— Мы сами творим свою судьбу, — ответил он, — даже если дама’тинг могут бросить кости и узнать ее заранее.

— Не завидую судьбе, которую ты сотворишь, если оскорбишь дама’тинг.

Они пошли дальше и вскоре добрались до величественного дворца Андраха из белого камня, увенчанного куполом и бывшего, вероятно, одной из первых построек в городе. Позолоченные метки сверкали в ярком солнечном свете, который падал на высокие шпили.

Не успели они ступить на дворцовую лестницу, как на них набросился дама.

— Проваливай, хаффит! — крикнул он.

— Прошу прощения. — Аббан низко поклонился, глядя в землю, и попятился. Арлен остался стоять.

— Я Арлен, сын Джефа, вестник с севера, прозванный Пар’чином, — объявил он на красийском.

Он упер копье в землю, и хотя оно оставалось завернуто в ткань, было ясно, что это такое.

— Я привез письма и дары Андраху и его министрам. — Арлен показал свою сумку.

— Ты водишь дурную компанию для того, кто говорит на нашем языке, северянин. — Дама продолжал хмуриться, глядя на Аббана, пресмыкавшегося в пыли.

На языке у Арлена завертелся ядовитый ответ, но вестник смолчал.

— Пар’чин не знал пути, — сообщил Аббан из пыли. — Я только хотел указать дорогу…

— Я не дозволял тебе говорить, хаффит! — рявкнул дама и с силой пнул Аббана в бок.

Арлен напрягся, но предостерегающий взгляд друга удержал его на месте. Дама повернулся к вестнику как ни в чем не бывало.

— Я заберу твои послания.

— Герцог Райзона просил лично вручить дар Дамаджи, — осмелился возразить Арлен.

— Я в жизни не пущу чина и хаффита во дворец, — фыркнул дама.

Ответ был обескураживающим, но вполне ожидаемым. Арлену еще ни разу не удалось увидеть Дамаджи. Он отдал дама письма и пакеты и нахмурился, когда священник пошел вверх по лестнице.

— Неловко напоминать, друг мой, но я предупреждал, — сказал Аббан. — Мое общество только усугубило положение, но Дамаджи не потерпели бы присутствия чужака, будь он хоть самим герцогом Райзона. Тебя учтиво попросили бы подождать и оставили терять лицо на шелковых подушках.

Арлен заскрипел зубами. Интересно, как поступил Раген, когда посетил Копье Пустыни? Неужели его наставник стерпел подобное обращение?

— Может, все-таки отужинаешь со мной? — спросил Аббан. — У меня есть дочь. Ей всего пятнадцать, и она настоящая красавица. Она могла бы стать тебе хорошей женой и вела бы твой дом на севере, пока ты путешествуешь.

Какой еще дом? Арлен вспомнил крошечную каморку в Форте Энджирс, битком набитую книгами, где не был больше года. Вестник посмотрел на Аббана, понимая, что его хитроумного друга больше интересуют торговые связи, которые поможет установить дочь-северянка, чем ее счастье или дом Арлена.

— Твое предложение делает мне честь, но мне еще рано уходить на покой.

— Я так и думал, — вздохнул Аббан. — Полагаю, ты собираешься кое-кого повидать?

— Да.

— Мое присутствие обрадует его не больше, чем дама, — предупредил Аббан.

— Он знает тебе цену, — возразил Арлен.

Аббан покачал головой:

— Он терпит мое присутствие только из-за тебя. Шарум ка учит язык северян с тех пор, как ты впервые вошел в Лабиринт.

— А Аббан — единственный красиец, который его знает, и потому первый боец ценит Аббана, хоть он и хаффит.

Аббан поклонился, но на лице его читалось сомнение.

Они отправились на тренировочную площадку недалеко от дворца. Центр города был нейтральной территорией для всех племен. Здесь они собирались, чтобы чтить Создателя и готовиться к алагай’шарак.

Солнце клонилось к закату, и в лагере кипела жизнь. Арлен и Аббан прошли через мастерские оружейников и метчиков — единственных ремесленников, которых даль’шарумы уважали. За мастерскими размещались открытые площадки, где инструкторы обучали воинов.

На дальней стороне стоял дворец шарум ка и его заместителей, кай’шарумов. В величественном здании с куполом, уступавшим размерами только огромному дворцу Андраха, обитали самые достойные мужчины, которые еженощно подтверждали свою доблесть на поле боя. Говорили, что за дворцом располагался большой гарем, где отважные воины могли передать свою кровь будущим поколениям.

Аббан хромал, опираясь на палку. На него презрительно поглядывали и осыпали приглушенными ругательствами, но никто не осмелился преградить им путь. Аббан находился под защитой шарум ка.

Они прошли мимо строя мужчин, упражнявшихся с копьями, и мимо воинов, изучавших жестокие и действенные приемы шарусака, рукопашного боя красийцев. Третья группа набрасывала сети на бегущих оруженосцев, оттачивая мастерство перед ночным сражением. В самой гуще стоял огромный шатер, где Джардир и его люди обсуждали план битвы.

Ахман асу Хошкамин ам’Джардир был шарум ка — первым бойцом Красии. Высокий, намного выше шести футов, мужчина носил черное одеяние и белый тюрбан. Звание шарум ка каким-то не вполне понятным Арлену образом являлось и религиозным саном, о чем свидетельствовал тюрбан.

У Джардира была смуглая медная кожа, темные глаза, черные намасленные волосы, зачесанные назад, и аккуратная раздвоенная черная бородка. Но щеголем он не казался. Двигался он быстро и уверенно, как хищник; закатанные широкие рукава открывали крепкие мускулистые руки, испещренные шрамами. Ему было слегка за тридцать.

Один из стражников шатра заметил Арлена и Аббана, наклонился к уху Джардира и зашептал. Первый боец поднял взгляд от изрисованной мелом грифельной доски, которую изучал.

— Пар’чин! — Он улыбнулся и раскинул руки, вставая. — С возвращением в Копье Пустыни!

Он говорил по-тесийски, и его словарный запас и произношение заметно улучшились с прошлого приезда Арлена. Воин крепко обнял вестника и расцеловал в обе щеки.

— Не знал, что ты вернулся. Алагаи сегодня взвоют от страха!

В первый визит Арлена в Красию шарум ка интересовался северянином лишь как диковинкой, но они проливали кровь друг за друга в Лабиринте, а в Красии это было важнее всего.