Меченый
Шрифт:
– Здесь десять золотых. Уходи…
Он что, сошел с ума?
Откидываюсь на стену, скрещиваю руки на груди и холодно интересуюсь:
– Ты пытаешься меня купить?
– Зачем? – удивляется мой собеседник. – Того, что ты ищешь, тут больше нет. И не будет, пока ты в городе. Слово [30] ! А это… Это мое пожертвование Двуликому.
Душу тут же сковывает лед: слово главы Серых [31] тверже алмаза. Поэтому я снимаю с пояса кошель, развязываю его и ссыпаю в него монеты:
30
Слово –
31
Серый – в просторечии член Братства Пепла.
– Я тебя услышал.
Делать в городе больше нечего. Поэтому, доев, выхожу на улицу и неторопливо бреду по направлению к Западным воротам: до заката еще далеко, значит, я могу успеть пройти по тракту не один десяток перестрелов.
Прохожу по Угольному переулку, чуть не теряю сапог в луже на Горшечной, сворачиваю на Глиняную и останавливаюсь: от постоялого двора «Три карася» и до Лобной площади колышется море мокрых людских голов.
Дальнего «берега» не видно – он теряется в сплошной стене дождя.
Поднимаю взгляд к облакам, стираю с лица струйки воды и мысленно вздыхаю – кажется, надо идти в обход. Только вот в такую погоду Поточная превращается в самую настоящую горную речку и сбивает с ног даже коней. Идти через Кожевенную слободу – слишком долго. Выходить из города через другие ворота – это лишний крюк.
Снова смотрю поверх голов, вздыхаю еще раз, поудобнее перехватываю посох и вламываюсь в толпу.
Первые локтей десять я смотрю только вокруг себя, привычно выискивая масленые взгляды и шустрые руки меллорских ловкачей. Потом реагирую на очередной слитный рев толпы и догадываюсь посмотреть на виселицу.
В петлях болтаются три трупа. Четвертый зачем-то снимают. Удивленно приподнимаю бровь: для Божественного Прощения поздновато – он мертв [32] . Да и веревка – цела. Для отправки на кладбище – рано: слишком свеж.
В это время стражники делают шаг назад – и один из повешенных медленно проворачивается вокруг своей оси.
Улавливаю какую-то неправильность, повнимательнее вглядываюсь в его лицо и… равнодушно опускаю взгляд: эта четверка – последняя зарубка на моем Пути.
32
Божественное Прощение – помилование в случае обрыва веревки.
Опускаю капюшон пониже, протискиваюсь между двумя писцами, пахнущими пергаментом и чернилами, и в этот момент вся толпа подается вперед. И замолкает…
Снова поднимаю взгляд, замечаю два сине-черных пятна, поднимающихся по лестнице, ведущей на помост, и криво усмехаюсь: надо же, монахи пожаловали.
Первым до трупов добирается Глас Вседержителя. И тут же вскидывает над головой символ своего сана – жезл с оголовьем, изображающим солнце:
– Снимите их немедленно!!!
Стражники сглатывают слюну и угрюмо опускают взгляды. Потом один из них решается и отрицательно качает головой:
– Простите, брат Афалий, но мы не имеем права! Мы выполняем приказ его милости капитана Жерома! А это – преступники, виновные в… э-э-э… В общем, перед смертью они снасильничали девицу Селинию, дочь Анвара Чирка из Кузнечной Слободы.
– Что ты несешь, солдат? – шипит монах, потом поворачивается к толпе, поднимает лицо к небу и прижимает десницу к груди: – Прости его, Бог-Отец! Ибо не ведает он
истины и упивается ядом своих заблуждений!!!Стражник стискивает пальцы на древке алебарды и делает шаг вперед:
– Девица Селиния уже опрошена. Есть два свидетеля, которые ви…
Второй монах – Перст Вседержителя – с грохотом бьет о помост своим посохом и ревет на всю площадь:
– Капитана Жерома сюда! Живо!!!
Стражник отшатывается, а братья во Свете, забыв про его существование, поворачиваются к толпе:
– Вчера вечером в Меллор пришел Двуликий…
Говорят монахи красиво: заслушиваюсь даже я. И представляю, как по ночным улицам, заливаемым нескончаемым дождем, рыскает Бог-Отступник. Как он заглядывает в окна домов и вглядывается в лица детей, освещенные свечами и лучинами. Как отшатывается от дверей тех, чьи сердца пылают Светом Вседержителя. И как помечает те, за которыми живут неверующие – те, чьи черные души могут послужить проводником его злой воли.
Рыскает, конечно же, не один: в шаге за ним крадется его верный пес – нелюдь по прозвищу Меченый. И сжимает в потных ладонях иссиня-черный Посох Тьмы.
Глас Вседержителя прерывает рассказ, делает эффектную паузу, переводит дух и продолжает всаживать в души своей паствы слово за словом:
– Двуликий силен и коварен: для того чтобы ввергнуть девицу Селинию в бездну Неверия, ему хватило всего одного слова…
Еще одна пауза, во время которой монах гневно оглядывает толпу, и его голос превращается в рык:
– Да, всего одного слова! Слова лжи, сказанного ею на исповеди! Она согрешила, но решила, что молчание способно скрыть ее позор… Скрыло! Только не от Двуликого: ощутив ее слабость, Бог-Отступник проник в ее душу, отравил кровь и лишил Посмертия!!!
Люди, стоящие вокруг меня, бледнеют и почти одновременно чертят в воздухе отвращающие знаки.
– А когда на улицу вышли эти несчастные, она уже несла в себе его суть… Призывный взгляд… влажные губы… обнаженное бедро… – Монах словно выплевывает слово за словом. – И души наших братьев во Свете поглотило всепожирающее пламя греховной страсти.
Кривлю губы в ухмылке: да, «страсть» была. На самом деле! Ибо четвертый насильник, пьяный до синевы, не слышал ни хруста перебиваемых позвонков, ни треска проламываемого черепа, ни диких криков тех, кто умирал в каких-то двух локтях от него.
– Они молили его о прощении! Однако Посох Тьмы не знает милосердия. Как и его бездушный хозяин. И выпил одну душу за другой.
– …приблизив Нелюдь к Темному Посмертию, – еле слышно шепчет мужской голос за моим левым плечом.
Где-то на краю сознания вспыхивает почти забытая боль.
Чтобы не думать о прошлом, я привычно оглаживаю зарубки Пути и невесть в который раз за день мысленно повторяю:
«Осталось полтора пальца… Всего полтора пальца… И…»
Глава 3
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Пятый день четвертой десятины второго лиственя
Три цвета. Серый, белый и красный. Серый клинок, с кромкой, чуть подсвеченной алым. Белые блики на белогорском [33] шлеме с роскошным красным плюмажем. И бордовая роза, лежащая рядом с серебристо-стальной латной рукавицей…
33
Белогорье – королевство на юго-востоке Вейнара.