Меченый

– Этих украшений у меня много.

– Вот и замечательно! Я буду гордиться, а остальные пусть завидуют.

Рука леди Мэйнарии касалась моей спины буквально несколько мгновений. А потом отдернулась.

«Ну вот, сообразила, что касается черного. Или Бездушного…» – подумал я и удивился: эта мысль почему-то дышала горечью!

Но разобраться с причиной этого ощущения мне не дали: за спиной раздалось смущенное сопение:

– Ой, на кого я похожа… – А потом мольба: – Только не поворачивайся пока, ладно?!

С постоялого двора мы вышли часа через полтора. Первые минуты две ее милость, умытая, причесанная и пахнущая мыльным корнем, держалась рядом и с интересом смотрела по сторонам.

Увы, буквально через пару минут этот интерес куда-то пропал, а на смену ему пришло глухое раздражение: чуть ли не каждый встречный, увидев ее рядом со мной, таращил взгляд и осенял себя животворящим кругом; каждый второй шептал вслед что-нибудь грязное или выписывал в воздухе отвращающий знак, а каждый третий – проклинал.

Как ни странно, больше всего неистовствовали женщины: именно с их уст срывались самые гнусные «догадки» и оскорбления, именно они желали ей смерти без Посмертия, «Беседы с Господом» и бесплодия.

Леди Мэйнария довольно долго делала вид, что не видит их ненавидящих взглядов и не слышит того, что ей желают. Но когда какая-то патлатая тварь, выглянувшая из-за покосившегося плетня, обозвала ее «грязной подстилкой Двуликого» и «лепестком увядшей розы [133] », баронесса нежновзяла меня за руку, заставила остановиться и капризнопоинтересовалась:

133

Лепесток увядшей розы – оскорбление. Намекает на то, что мать леди Мэйнарии была женщиной легкого поведения самого низкого пошиба.

– Милый, помнишь, ты обещал мне пару душ? Я хочу вот эту и… вот ту…

Тоненький пальчик с розовым ноготком показал за забор и куда-то назад.

Патлатую сдуло. А вместе с ней куда-то рассосалась и собиравшаяся за нами толпа.

– Твари… – ослепительно улыбнувшись, еле слышно прошептала леди Мэйнария. Потом гордо вскинула подбородок и потянула меня вперед: – Пусть теперь потрясутся.

Я мысленно хмыкнул: девушка, еще недавно боявшаяся меня до обморока, догадалась воспользоваться дурной славой Бездушных!

Следующие несколько минут мы наслаждались относительной тишиной, а когда выбрались в Купеческую слободу, услышали зычный голос глашатая:

– Оставьте дела ваши, о, жители благословенного Увераша, и взгляните на создание, отринувшее все человеческое! Этот хнычущий обрубок некогда был человеком! Таким, как вы и я. Но пошел на поводу у своих низменных желаний и почувствовал себя выше закона. Однако воздаяние за совершенные преступления не минуло сластолюбца – он попал в руки королевской стражи и в полной мере получил заслуженное наказание.

Я удивленно приподнял бровь: обычно, рассказывая о преступлениях тех, кого везли на «насесте [134] », глашатаи вовсю цитировали Изумрудную скрижаль, через слово поминали Вседержителя и пророка Аллаяра и пугали обывателей происками Двуликого. А этот глашатай не сказал о них ни слова!

– …целых полторы десятины эта похотливая тварь и днем, и ночью терзала несчастную девчушку и упивалась ее страданиями! И оставила ее в покое только тогда, когда та не вынесла его издевательств и испустила дух.

134

Насест – местное название телеги, на которой по городу возили преступников.

«Бред какой-то…» – подумал я.

В это время из-за угла двухэтажной лавки показались понурые алатские тяжеловозы, медленно переставляющие ноги, облучок с возницей, по традиции облаченным в кроваво-красный плащ с капюшоном, и сама телега с высоченной клеткой, в которой за цепи, опоясывающие торс, был подвешен брат во Свете!

– Спаси и сохрани, – ошарашенно прошептала леди Мэйнария. Видимо, увидев обожженные культи рук и ног, торчащие из рваной синей сутаны.

– …Совершенные им преступления переполнили меру терпения его величества Неддара Латирдана, и он высочайше повелел дать брату Гуммию в полной мере испытать боль, равноценную той, которую ощутила его жертва.

– Этому мало и Декады Воздаяния [135] ^, – мстительно прошипела выглянувшая из-за приоткрытой калитки старуха. – Будь моя воля…

Что бы она сделала, имей право распоряжаться жизнью приговоренного, мы не услышали, так как, увидев нас, она прервалась на полуслове, ойкнула и исчезла.

135

Декада Воздаяниия – вид местной казни, во время которой преступнику отрубают руки и ноги, прижигают раны огнем, а потом катают по городу десять дней подряд, не давая ему ни есть, ни спать…

Насест давно скрылся за спиной, а баронесса никак не могла отойти от полученных впечатлений – то и дело поворачивалась назад, пытаясь углядеть край процессии, следовавшей за телегой.

Я тоже оглядывался. Хоть и по другой причине: мне не нравились взгляды, которыми нас проводили стражники, сопровождавшие телегу: в них был какой-то нездоровый интерес. И что-то вроде обещания…

– Брат во Свете не мог ссильничать ребенка! – внезапно воскликнула леди Мэйнария. – Не мог, ведь насилие – смертный грех!!!

Я вспомнил Атерн, мордастое создание, оравшее «Это Бездушный! Убейте его, убейте!» и криво усмехнулся: убийство тоже было смертным грехом. Однако тот монах его не чурался.

– Ты не понимаешь! – увидев мою усмешку, возмущенно воскликнула баронесса. – То, во что ты веришь с самого детства, врастает в плоть и кровь! Значит, это – какая-то ошибка!!!

– Особое судопроизводство никто не отменял… – буркнул я. – Без неопровержимых доказательств его бы не казнили…

«И с доказательствами – тоже! – вдруг сообразил я. – Чтобы не бросать тень на Бога-Отца, его бы тихонько удавили. А чтобы успокоить народ, на Лобное место выволокли бы кого-нибудь другого. Взявшего на себя его вину во время тесного общения с палачами».

Мысль была здравой, поэтому я, невидящим взглядом уставившись на конское яблоко, валяющееся посередине колеи, почесал затылок: получалось, что приговор этому монаху был следствием изменения отношения короля к Ордену Вседержителя!