Мечтатель

Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.

Это было вчера вечером...

Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!

— Здравствуй, — говорит она. — Что это ты сотворил с волосами?

— Я постоянно стригусь весной, — отвечал он,

— В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.

— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он.

— Нет?

— Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.

— А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, — сказала она.

— Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, — продолжал Роландсен.

— Что ты сам остригся?

— Меня остригла Ольга.

Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.

— Ольга, говоришь ты?

— А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?

— Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, — говорит йомфру ван Лоос.

Он постоял немного, размышляя об этом.

— Может быть, это будет самое лучшее, — отвечал он.

Она воскликнула:

— Как? Что ты говоришь?

— Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?

— Ты ведь мужчина, — сказала она только. — Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.

— А что пастор, в самом деле, богат, — спросил он.

Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.

— Богат? Я думаю, что он очень беден.

В Роландсене потухла надежда.

— Ты бы посмотрел его платье, — продолжала она, — да и платье фру. У неё некоторые рубашки... Но он образцовый пастор. Ты его слышал?

— Нет.

— Он самый лучший проповедник, какого мне доводилось слышать, — говорит с бергенским акцентом йомфру ван Лоос.

— И ты уверена, что он не богат?

— Во всяком случае, он был в лавке и получил там кредит.

Весь свет на мгновенье померк в глазах Роландсена, и он собрался уходить.

— Ты уходишь? — спросила она.

— А что тебе собственно от меня нужно?

Так! Новый пастор наполовину было направил её на путь истинный, и она уже прониклась порядочной дозой кротости, но теперь её прежний характер снова одерживал верх.

— Я скажу тебе одно, — проговорила она. — Ты заходишь слишком далеко.

— Хорошо, — сказал Роландсен.

— Ты наносишь мне кровную обиду.

— Ну, и пусть!

— Я не могу больше этого переносить. Я порву с тобой.

Роландсен опять задумался. Он сказал:

— Я когда-то думал, что это будет навсегда. С другой стороны, ведь я тоже не Бог и ничего не могу с этим поделать. Делай, как знаешь.

— Пусть так и будет, — произнесла она запальчиво.

— В первый вечер в лесу ты была не такая равнодушная. Я тебя целовал, а ты мило взвизгивала. Больше я ничего от тебя не слыхал тогда.

— Я вовсе не визжала, — спорила она.

— А я тебя любил больше жизни и думал, что ты будешь моей миленькой собственностью. Да. Так-то!

— Пожалуйста, обо мне не беспокойся, — сказала она с горечью. — Но что будет теперь с тобой?

— Со мной? Не знаю. Я этим больше не интересуюсь.

— Только никогда не воображай, что ты устроишься с Ольгой. Она выйдет за Фридриха Макка.

— Так, — подумал Роландсен. — Об этом знает уж весь свет.

Он пошёл, погружённый в мысли. Йомфру ван Лоос шла за ним следом. Они пришли вниз к дороге, и отправились дальше.

— А тебе идёт быть остриженным, — сказала она. — Но ты острижен очень гадко, совсем неровно!

— На шесть месяцев.

— Я тебе вообще ничего не дам. Ведь между нами всё кончено.

Он кивнул головой, говоря:

— Пусть так.

Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:

— К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.

Она подала ему руку.

— Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.

Отойдя на несколько шагов, она спросила:

— Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?

— Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.

Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!

На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: «Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.

«Четыреста талеров!» — размышлял Роландсен.

V

Нет, новый пастор и его жена были не богаты, совсем напротив. Бедная молодая женщина привыкла дома к богатой беспечной жизни, и ей хотелось иметь много слуг.

У неё не было никакого дела, они были бездетны, а хозяйству она никогда не училась; поэтому её маленькая головка была полна чисто детскими пустяками, она была милым и очаровательным наказанием для всего дома. Господи Боже, как неутомимо добрейший пастор вёл комическую войну со своей женой, желая хоть немножко приучить их к порядку и бережливости. Он уже четыре года напрасно бился с ней.

Он подбирал с пола нитки и бумажки, клал вещи на место, затворял за ней дверь, смотрел за печами и закрывал отдушины. Когда его жена уходила куда-нибудь из дома, он осматривал после неё комнаты: повсюду валялись шпильки, гребёнки были полны волос, носовые платки валялись решительно везде, все стулья покрыты платьями. Пастор очень огорчался и наводил порядок. Когда он был холостяком и жил в жалкой комнатушке, он чувствовал себя менее бездомным, чем теперь. Вначале его просьбы и укоры увенчивались некоторым успехом, жена признавала его правоту и обещала исправиться. На следующее утро она вставала очень рано и принималась за основательную уборку; на этого ребёнка нападала серьёзность, он становился взрослым и даже пересаливал в этом отношении. Но она скоро забывала о том, и через несколько дней дом приходил в прежнее состояние. Она нисколько не удивлялась, что везде был опять беспорядок, напротив, она изумлялась, когда муж снова выражал ей своё вечное недовольство.