Мечтай обо мне

Кимбра была ошеломлена, сбита с толку, взволнована. От прохладной отстраненности, с которой она поклялась себе отныне держаться, не осталось и следа. Все дрожало, все рушилось в ней, в том числе стены, в кольцо которых она когда-то заключила свои чувства. Она видела их мысленным взором — как они тают, все больше напоминая марево над горизонтом. Это ужасало, потому что стены защищали ее от переполнявшей мир боли, но это и влекло, потому что кольцо их было еще и тюрьмой, где она томилась столько лет.

Выйти в мир… стать свободной… жить!

— Что с тобой?

Вулф смотрел на Кимбру, его потемневшие глаза были полны тревоги. Он протянул руку и легко, едва ощутимо погладил жену по щеке. На сей раз это была неподдельная забота, и он проявил ее именно тогда, когда Кимбра особенно в ней нуждалась. В эти мгновения она чувствовала себя очень беззащитной.

Она хотела заверить, что все в порядке, но горло стеснилось, и на глаза навернулись слезы.

Вулф мысленно проклял все интриги, все придворные игры на свете. Он встал, подхватил Кимбру на руки, и тотчас в трапезной наступила мертвая тишина. Все повернулись.

— Леди Кимбра устала, — заявил он тоном, не терпящим возражений, в том числе и от нее, и зашагал к выходу, держа свою ношу в сгибе руки, как ребенка, так что волосы струились у него по плечу.

— Все подумают, что я неженка!

— Вот еще! — бросил Вулф, не замедляя шага. — А если и подумают, что тебе за дело до этого?

— Но ведь это важно, что они думают!

На этот раз он слегка замедлил шаг, чтобы вглядеться ей в лицо. Луна уже взошла, в ее серебристом свете Кимбра выглядела умопомрачительно белокожей. Помимо обычной вспышки страсти, он ощутил что-то еще — нежное, бережное.

— Почему важно?

— Потому что твой народ стал теперь и моим. Что странного в том, что мне хочется добиться его уважения?

Неужели это правда, подумал Вулф, неужели она приняла свою участь в такой короткий срок и после столь неудачного начала? Можно ли в это поверить? Ему вдруг пришло в голову, что Кимбра куда больше тревожится за брата, чем он до сих пор думал, иначе как объяснить эту ее близость к слезам? Вместе с раскаянием пришла решимость покончить с отсрочками.

Скоро он сделает то, что должен. Скоро, но не теперь. Не в эту ночь, полную лунного сияния и аромата лаванды. Не тогда, когда постель в двух шагах.

Вулф распахнул дверь жилища ударом ноги, прошел, чуть пригнувшись, под скрещенными боевыми топорами — знаком высшей власти, — и оставил весь остальной мир за порогом. Ставни оставались открытыми, помещение было заполнено лунным сиянием. Свежие простыни на кровати пахли летом, потому что хранились вперемешку с травами в холщовых мешочках. Прежде он решил бы, что это излишняя и потому глупая роскошь, но теперь этот маленький штрих напомнил о том, что привнесла в его жизнь прекрасная англичанка.

Его жена, отважная, гордая и милосердная. Женщина, что слушала рассказ о его нелегком детстве с таким глубоким состраданием, что пальцы у нее дрожали. Женщина, глаза у которой наполнились слезами при одном упоминании об их недавней ссоре.

Его Кимбра.

Только в этот момент Вулф понял: за те несколько недель, пока они были знакомы, Кимбра успела занять в его жизни несравненно более важное место, чем то, которое он привык отводить женщине. Не из-за союза с англичанами, ради которого он все затеял. На ее присутствие откликалась та часть его натуры, которая не была заботливым братом, властным ярлом, непобедимым воином, отважным предводителем или даже миротворцем, а исключительно мужчиной.

Вот за что он полюбил Кимбру.

Любовь? Любовь делала человека слабым, уязвимым, она была сродни безумию, потому что делала его также и глухим к доводам рассудка, а потому нередко выставляла в дураках. Вулф привык насмехаться над любовью, оспаривать само ее существование, но вот она явилась и завладела им так, что уже невозможно было вырвать ее, разве что вместе с сердцем. Сознавать это было и мучительно, и сладостно.

Вулф не просто опустил Кимбру на пол, а позволил ей медленно соскользнуть меж его рук, вдоль его тела. Она вскинула голову и заглянула ему в лицо. Тогда он привлек ее к себе жадно, требовательно, почти грубо, желая заново заявить на нее свои права. Сам открываясь полностью и безоглядно, он требовал взамен большего — он желал владеть без тени сомнения, без малейшей уступки.

У Кимбры вырвался приглушенный вздох, но Вулф не чувствовал в ней страха, только великую силу женственности и нарастающее желание. Первоначальный протест ушел, сменился странной эйфорией, словно на перекрестке жизненных дорог встретились и узнали друг друга два человека, знакомые бесконечно давно, еще с предыдущих воплощений.

Они раздели друг друга торопливо, кое-как, не щадя ни изящной отделки на одежде, ни драгоценных украшений, и упали прямо на меховое одеяло, сплетаясь руками и ногами, ища губами губы, шепча горячие, бесстыдные слова, издавая бессвязные звуки.

Как то нередко случалось, их первое слияние было коротким и яростным, и, к великой радости Вулфа, в эти минуты Кимбра выглядела именно так, как и должна выглядеть женщина, когда она вне себя от страсти.

— Ты прекрасна… — шептал он, чувствуя, что становится больше и больше, что заполняет ее до отказа, — несравненно прекрасна!

— И ты прекрасен…

Это было смешно, Вулф хотел засмеяться, но не успел, подхваченный волной наслаждения, и смех перешел в счастливый стон.

— Ву-улф!!!

Это было последнее, что он услышал, прежде чем совершенно отдался сладким содроганиям и утратил всякое представление об окружающем и о себе самом…

Очнувшись, он поклялся, что второй раз будет не в пример более долгим. Просто бесконечным. Он будет медлить, сколько сможет, наслаждаясь каждой секундой. Грех разом выплескивать подобное наслаждение, и тот, кто предпочитает всему момент разрядки, просто болван.

Ему удалось продержаться немного дольше, но не до бесконечности, как хотелось. Возможно, он и был тем болваном, но, во имя Одина, человек не всесилен! Кимбра смеялась, счастливая тем, сколь безудержно его наслаждение, и он знал, чему она смеется, но все же поднял голову и попытался сурово прищуриться.

— Ты что-то слишком весела!..

— Я удовлетворена, муж мой…

— Правда? Совсем? И больше не хочешь?

Он все еще был внутри и уже снова твердел. Ощутив это, Кимбра округлила глаза:

— Но, Вулф…

— Да?

Он сделал движение, показывая, что готов отстраниться и оставить ее в покое. Кимбра положила ладони ему на ягодицы и слегка нажала, предлагая остаться. Вулф охотно подчинился.

— Значит, не вполне удовлетворена. Хочешь еще?

Она подтвердила это со всей безоглядной полнотой. Он вновь очнулся лицом в темной шали ее волос, без мыслей и почти без сознания. На этот раз Кимбра удержалась от смеха, но он знал, что она улыбается. Для этого не нужно было даже поднимать голову.