Мечты не умрут

Сердце Блэр билось настолько громко, что это ее оглушало.

Ей хотелось ответить, хотелось сказать «да», потому что она ничего так не желала, как побыть с Даной в Лос-Анджелесе, но она не могла вымолвить ни слова. Она будто окаменела и не могла ни говорить, ни двинуться с места.

Дана потрепала ее по волосам, бросилась к такси и вскочила в него.

— Как можно быстрее, — сказала она шоферу.

Когда бледно-голубой пикап тронулся, Дана один раз махнула рукой. Ее глаза сверкали от возбуждения.

Блэр смотрела, как машина выезжает на Сидар-авеню, смотрела долго, до тех пор, пока машина не скрылась из виду.

— Блэр, — сказала бабушка с наигранным оживлением, — сегодня я приготовила твой любимый ужин: жареного цыпленка, моя дорогая, с гарниром из жареных бананов, а потом я хотела бы пригласить тебя в кафе и заказать для нас огромную порцию горячей помадки и мороженого с фруктами и орехами.

Блэр посмотрела на бабушку.

— Я не голодна, — сказала она.

Улыбка бабушки увяла. Казалось, она готова была расплакаться.

— О Боже мой!

Она наклонилась, коснувшись губами лба Блэр, погладила ее по щеке.

— Нам надо поговорить, Блэр. Идем-ка посидим на воздухе.

Блэр не могла заставить себя улыбнуться. «Я знаю, что она не вернется», — стучало у нее в голове.

Бабушка смотрела на нее, не двигаясь с места.

— Пойду уберу свой велосипед, — сказала Блэр, подняла его с земли и, медленно обогнув дом, отвела в сарай на заднем дворе.

Глава 1

Восточный Техас

Лето 1999 года

Однажды Блэр поклялась, что никогда не вернется домой.

Это было больше, чем обычная клятва, потому что это ее обещание было вызвано чувством вины, отчаянием и страхом.

Она вдруг почувствовала себя восемнадцатилетней. Восемнадцатилетней и одинокой, уязвимой и робкой. И хотя она убеждала себя в том, что теперь она взрослая женщина, и сознавала, что добилась в жизни успеха, эти неприятные и нежеланные чувства не покидали ее. Блэр крепко вцепилась в руль арендованного автомобиля и почти не слушала свою дочь, которая сидела рядом, беззаботно болтая. Солнце ярко светило ей прямо в лицо, нещадно било в ветровое стекло ее «хонды», мешая видеть шоссе, хотя на ней были солнцезащитные темные очки, а дорогу она знала наизусть. Возможно, дело было не в том, что ее слепил яркий солнечный свет. Возможно, ей мешали слезы, застилавшие глаза. О Господи! Хармони, штат Техас! До этого места было рукой подать, оно открывалось за поворотом. Но конечно, оно не могло и не должно было оставаться прежним. Домик Шарлотты был продан пять лет назад, когда она упокоилась с миром, Фейт и Джейк были теперь женаты, а Рик умер.

Рик умер. Ее отец, король среди мужчин, человек, которого она всю жизнь обожала и боготворила, которым она восхищалась больше, чем кем-либо другим, умер. Блэр еще не могла в это поверить. Не могла и все тут! Ее отец был бессмертен. Разве не так?

Он был больше самой жизни. Когда он входил в комнату, то подавлял всех присутствующих — при нем они казались пигмеями, хотя он и не был особенно высоким. Когда он начинал говорить, его не только слушали — воцарялась полная тишина, и она не нарушалась еще долго после того, как он замолкал. Блэр не знала никого, кто мог бы так держать в руках свою судьбу, как Рик Хьюитт. Во всяком случае, так ей казалось.

Но теперь Рик умер.

Если бы только Шарлотта была жива, чтобы теперь поддержать ее!

— Мама, там впереди какой-то город. Это тот, где ты выросла? Довольно славное местечко! — Линдсей, примостившаяся рядом с Блэр, прервала ее размышления.

Блэр внезапно осознала не только то, что мертвой хваткой вцепилась в руль, но и то, что буквально купается в собственном поту — и не из-за большой влажности, которая царит здесь в середине лета, а из-за вдруг возникшего приступа клаустрофобии и бесконечного страха. Рик умер. Как бы то ни было, судьба в конце концов расправилась с ним, но все-таки было непонятно, как это могло произойти. Блэр понимала, что находится еще в состоянии шока и теперь этот шок стал ее главным врагом. Блэр опасалась, что судьба будет неласкова и к ней, и к ее дочери.

— Мама, это Хармони? — спросила Линдсей.

— Да, это место, где я выросла в доме твоей бабушки Шарлотты, — ответила Блэр, стараясь придать своему голосу беспечность, несовместимую с ее паникой и ужасом. Импульсивно она потянулась к дочери и сжала ее руку. Единственным, что могла дать дочери Блэр, были любовь, теплота и внимание. И это Линдсей получала в изобилии.

— Это место напоминает декорацию вестерна! — возбужденно воскликнула Линдсей. — Мы можем проехать мимо дома, где ты выросла?

Блэр бросила взгляд на дочь, когда они проезжали по Мейн-стрит. Для Блэр не было ничего и никого на свете дороже дочери.

И даже теперь, когда слезы туманили ей глаза, она улыбнулась, глядя на Линдсей в ее модных черных расклешенных брюках, тупоносых бесформенных сандалиях на платформе и коротенькой маечке с изображением группы «Спайс герлз» на груди и спине. Коротко подстриженные ногти Линдсей, покрытые лаком, отливали синим металлическим блеском и сверкали под техасским солнцем. Линдсей каждой частицей своего еще полудетского тела демонстрировала свою принадлежность к рано развившимся детям Нью-Йорка.

— Солнышко, давай поедем домой. Мы можем завтра проехать мимо дома бабушки.

Тихий голосок, поселившийся в голове Блэр, напомнил ей, что завтра похороны. Однако Блэр знала, что сегодня она не в силах увидеть свой старый дом.

Где-то позади них просигналила сирена. Блэр смутно слышала этот звук, но не обратила на него внимания.

— Все-таки насколько велик этот городок, мама? — спросила Линдсей, сияя улыбкой. Ее короткие волосы развевались, образуя нимб вокруг головы. — Я бы хотела его увидеть. Он, наверное, меньше Центрального парка?

Сзади снова раздался пронзительный звук сирены. Он был слишком громким и отрывистым. Блэр оцепенела и, посмотрев в заднее стекло, увидела позади черно-белую машину. Она отказывалась верить своим глазам.

— Неужели нас снова оштрафуют за превышение скорости? — спросила Линдсей, заметив, что Блэр смотрит на спидометр, показывавший скорость в сорок миль в час в месте, где она была ограничена до двадцати пяти миль.

— Похоже на то, — вздохнула Блэр, останавливаясь и делая отчаянную попытку сохранить остатки спокойствия, хватаясь за него, как утопающий за соломинку. Она была на грани срыва и могла вот-вот разрыдаться.

— О Господи! Как мерзко он выглядит! — выдохнула Линдсей.

Блэр изогнулась, чтобы увидеть полицейского, только что захлопнувшего за собой дверцу машины. Судя по всему, он был из отдела шерифа — высокий, широкоплечий, в форме песочного цвета с кобурой на ремне, представленной всем на обозрение. Он направился к ним. Блэр опустила стекло — в лицо ей дохнуло жарким воздухом. Было не менее ста градусов по Фаренгейту. На полицейском были зеркальные темные очки, и Блэр почувствовала себя героиней фильма семидесятых годов. Его лицо казалось непроницаемым.