Мечты о лучшей жизни

Мужчина был веселым и остроумным. Провожая гостей, он, с некоторой завистью вздохнув, сказал:

– Все, теперь никаких собак. Теперь только жена. И как можно скорее.

Потом придержал за локоть Реброва и спросил:

– Не могу понять: как выхожу во двор, все бабульки разбегаются. А Варвара Петровна почему-то грозила мне в форточку кулаком и кричала: «Ужо будет тебе серебряная пуля!» Они что, с ума коллективно посходили?

– Подарите ей котенка, – посоветовал счастливый Николай Сергеевич.

Но за всеми радостями всплывала иногда темная тень понедельника. Два похожих дня, как два бильярдных шара, катились в лузу, из которой нет выхода. И хотя влюбленные не хотели думать об этом, Мила сама сказала солнечным воскресным днем:

– Надо ехать на пятьдесят четвертый километр. Оставлю мужу машину, возьму свои документы, соберу вещички, и мы вернемся сюда, домой, уже навсегда.

Тут же, не откладывая на вечер задуманное, они вышли во двор. Мила села в свой серебристый «Рено», а Ребров поехал следом на дребезжащей «Ниве».

Дорога показалась короткой. Закончился лес, потом большое поле, шоссе огибало его и приближалось к небольшой рощице, за которой виднелась черепичная крыша коттеджа.

Мила загнала автомобиль во двор, поднялась по ступеням крыльца и исчезла в доме. Николай Сергеевич остался сидеть в своей «Ниве». Слушал веселые песни о несчастной любви, несущиеся из приемника, и смотрел на освещенное солнцем поле. Кустарник, за которым начинался лес, был покрыт снегом, и казалось, что прямо из сугробов растут ветки белых кораллов, чьи фантастические контуры четко выделялись на фоне темно-синего леса.

«Если углубиться в лес, – подумал Ребров, – то, наверное, можно дойти до самого моего дома». И он тут же мысленно поправил самого себя: «До нашего с Милой дома».

Оттого, что он теперь не один, а с той, которую не забывал никогда, ему стало спокойно и хорошо.

На крыльце появилась Мила, несущая в руках две дорожных сумки. Николай смотрел на нее, слыша, как хрустит снег под ее ногами. Мила быстрым шагом прошла ворота, приблизилась к «Ниве» и что-то сказала, но он как раз открывал дверцу и стал укладывать принесенные ею сумки на заднее сиденье, поэтому смысл сказанной фразы не сразу дошел до его сознания.

– Поехали скорее, – повторила она, садясь в машину. – Муж здесь, еще вчера приехал, сейчас гуляет где-то с Барыгой.

Ребров прыгнул за руль, развернулся. Они миновали рощицу, выскочили на шоссе. Слева простиралось искрящееся поле, Ребров машинально повернул голову, чтобы снова взглянуть на синий лес и снежные кораллы…

Что-то ударило в стекло, и на нем зазмеились мелкие трещины. В центре их разбега – маленькое отверстие, в которое влетел звук далекого выстрела. И почти сразу прозвучал второй. Машину повело влево, застучало по дороге пробитое колесо. Нога сама нашла тормоз, но бесполезно – автомобиль крутануло, и он вылетел с трассы. Сугроб, кювет, удар. «Нива» наклонившись влево, увязла в снегу. Николай Сергеевич вылез наружу и помог выбраться Миле, спросив коротко:

– Цела?

Любимая только кивнула. Ребров улыбнулся от счастья быть рядом с нею. Бог с ней, с машиной, мир все равно прекрасен. Мила что-то произнесла тревожно и показала рукой вдаль за его спину. Что такое она увидела? Там же ничего нет, кроме солнца, синего леса и сверкающего поля, удивился Николай Сергеевич. Но все-таки обернулся.

В их сторону мчался, подгоняя гнедого коня, всадник. В руках у него – винтовка с оптическим прицелом. Вот он прижал приклад к плечу. Наверное, ему очень хорошо было видно каждого из них в самой верхушке буквы «Т», там, где пересекаются две палочки.

Ребров, быстро обняв любимую женщину, вместе с ней повалился в сугроб, и тут же прозвучал еще один выстрел. Пуля прошила дверь «Нивы» над самой головой Милы. Затем взлетел фонтанчик рыхлого снега в метре от ее плеча.

«Нет уж, пусть всадник стреляет в меня», – подумал Николай Сергеевич и поднялся во весь рост. Но выстрелов больше не было, хотя до Бориса всего ничего – меньше ста шагов. Вдруг Барыга резко затормозил, захрипел и, припадая на задние ноги, попытался развернуться, чтобы понестись к родному деннику. Борис с трудом сдерживал его, надеясь снова направить его в сторону тех, по кому стрелял.

И только тогда Николай заметил, что от кустов-кораллов несется большими прыжками серая тень. Волчица стелилась над землей, словно плыла по неглубокому снежному покрову, уверенно подгребая сильными лапами. До лошади и всадника ей оставалось уже не больше двадцати метров.

Борис наконец заставил коня остановиться. Он тоже увидел зверя и пришпорил Барыгу. А тот, в ужасе от приближающейся смерти, повалился на бок, придавив ногу хозяина. Из ствола, направленного вверх, вылетел пучок пламени, эхо выстрела проглотил лес. Волчица вытянулась в последнем прыжке. Но ее добыча не испуганный жеребец – Барыга успел подняться и, оставив всадника, помчался к рощице, за которой виднелась алеющая на солнце черепичная крыша с дымком над трубой, штопором ввинчивающимся в сияющее синее небо.

Часть вторая

Проходят дни, один за другим, серой вереницей. Каждый приносит то радости, то огорчения, то встречи, то расставания – что-то, потом теряющееся, растворяющееся в памяти, как ненужное и лишнее. Дни проходят, не оставляя следа, и только позже понимаешь, что ожидалось от жизни нечто другое, проскользнувшее мимо сознания и чувств. Напрягая мозг, пытаешься вспомнить, что же это было, пусть где-то далеко за краем осязаемого и чувственного. Или, может быть, ничего такого и не было никогда, да и не могло быть? Но зато приходит иногда едва уловимая, как блеснувший солнечный блик, мысль, терзающая разум: как хорошо было в детстве…

Все рухнуло в один момент. Но сказать, что Лена оказалась не готова к этому крушению, нельзя было: муж уже второй месяц жил у матери. Правда, он регулярно напоминал о себе – почти каждый вечер звонил, чтобы поинтересоваться делами, которых у Лены не было вовсе. Потом Роман спрашивал, что нового. Но и нового в ее жизни ничего не случалось. На этом разговор заканчивался.

Он бросил ее неожиданно. Просто однажды не пришел домой. А на следующий день утром, опять же по телефону, сообщил, что у его мамы сердечный приступ и ему пришлось всю ночь провести возле ее кровати. Но почему Руфину Леонидовну не увезли в больницу, осталось непонятным. Потом Роман забрал свои вещи и документы, причем сделал это, когда Лена была на работе. И снова по телефону объяснил, что должен пожить какое-то время рядом с немолодой больной женщиной, которая не может сама себя обслуживать, а денег на сиделку нет, потому что у него все средства вложены в бизнес. Лена согласилась с таким разумным вроде бы доводом. Только в конце разговора, не удержавшись, сказала, что днем навестила свекровь, и та показалась ей вполне бодрой и жизнерадостной.

– Мама не любит жаловаться на боль, – вздохнул Рома.

– Ей при мне позвонила какая-то подружка, и они почти час болтали. Кого-то обсуждали и смеялись.

– Зачем ты говоришь неправду? – возмутился муж. – Я же беседовал с врачами и знаю, как ей плохо.

Лене не оставалось ничего иного, как вновь согласиться с доводами Романа.

Зима подходила к концу. С крыш капал растаявший снег, отваливались сосульки, а иногда с грохотом рушились на асфальт части водосточных труб, из которых вылетали куски льда. И это радости в жизни не добавляло. Скорее всего, муж ушел навсегда, и Лена догадывалась почему.