Мёд жизни (Сборник)

Следом, влекомый собственной музыкой и лишь благодаря ей не падающий, тащился в дымину пьяный гармонист. Он во всю ширь растягивал меха и умудрялся на ходу наяривать что-то разудалое.

Дальше толпой валили гости. Их было много, Антон не сумел рассмотреть ничего, в памяти осталось ощущение потока – орущего, размахивающего руками, пёстрого и одновременно почему-то серого. Может быть, потому, что никто в этой толпе не выделялся и не бросался в глаза.

Процессия прокатила мимо Антона и скрылась в башне. В ту же секунду оттуда хлынули звуки пьяной оргии. Разливалась гармошка, что-то иное голосила радиола, громко звенела посуда, невнятно гудели разговоры, перекрываемые выкриками то ли танцующих, то ли дерущихся. Путь в башню – единственное место, где ему, по всей вероятности, не грозила серьёзная опасность, теперь был закрыт.

Какого чёрта! Антона вдруг охватило бешенство. Хозяйка сама поселила его в башне, на две недели отдала башню ему, а раз так, то нечего устраивать там бардаки! Но он им покажет!

Антон развернулся и как на приступ ринулся в башню. Он не очень чётко представлял, как именно и кому он будет «показывать», но «показывать» оказалось нечего и некому. В башне было пусто, прохладно и тихо, а приглушённые стеной звуки пьянки явно доносились снаружи – из склепа. Антон пробежал через раскалённую сковороду площади и нырнул в склеп. Пусто, прохладно, тихо. Ровный каменный пол – и никаких следов вчерашних могил. Шум и рёв несутся из башни.

Антон остался в дверях склепа, бесцельно глядя на площадь. Та млела в пыльной неподвижности полудня. Здесь ничто не могло меняться, поэтому особенно дико было видеть утонувший в пыли железнодорожный состав. Председатель совхоза с усердием мимического актёра шагал вдоль поезда, не двигаясь с места. Холёный кот, тот самый, которого несла приехавшая баба, вышел из-за башни и улёгся в позе спящего сфинкса в тени вагонных колёс.

Окружающий мир жил по своим неведомым законам, Антон видел, что не сумеет изменить в нём ничего. Он может кричать, плакать, лезть на кулаки, мир этого даже не заметит и по-прежнему будет творить своё мерзостное действо. А когда придёт час, наигравшаяся нечисть расправится с самим Антоном, и всё равно ничего вокруг не изменится.

Антону не стало страшно, бояться он уже устал. Вместо того пришло забытое с детства ощущение драки с бесконечно сильнейшим противником, когда забываешь о правилах и о собственной шкуре, когда остаётся единственная не мысль даже, а чувство: «меня ударили, а я – нет…». И стремишься только достать и вцепиться. Но во что вцепляться здесь?

– Ненавижу!.. – выдохнул Антон.

Дремлющий в тени кот вскочил, одним прыжком взлетел на платформу, выгнул спину и заплевался в сторону Антона. Поезд мягко дёрнул и, набирая ход, поехал с площади. Неожиданно он оказался очень длинным. Мимо Антона всё быстрее и быстрее проплывали пассажирские и товарные вагоны, чёрные нефтяные цистерны, рестораны и рефрижераторы. Мелькали платформы со щебнем, полувагоны с брусом и досками, безоконные почтовые и красные пожарные вагоны. Скорость всё нарастала, погромыхивание колёс на стыках сменилось дробной стукотнёй. Проносились пузатые цементовозы, саморазгружающиеся тележки и снова целые серии товарных и пассажирских вагонов, уже неразличимых в вихре.

Наконец последний с красными фонарями вагон свистнул мимо, и Антон увидел, что поезд уезжает с площади. Домики разъехались в стороны, открыв перспективу, ограниченную грядой близких холмов. Было хорошо видно, как развивший чудовищную скорость поезд: паровоз и три покалеченные платформы – ползёт по изумрудному склону, постепенно приближаясь к горизонту.

Антон не знал, что происходит, но чувствовал, что это свершается помимо воли хозяев, и потому стоял, замерев в напряжённом ожидании, надеясь, что в башне ничего не заметят.

– Котик уехал! – трубный вопль резанул слух.

Чуть не сбив Антона с ног, из склепа вырвалась приехавшая утром бабища. Продолжая трубить, она помчалась вдогонку поезду.

«Скорее же!» – мысленно понукал Антон поезд. Паровозик послушно рванул, скорость, и без того чудовищная, увеличилась стократно, но на движении это ничуть не сказалось, состав продолжал неспешно ползти. Бабища в несколько громадных прыжков догнала его, вскочила на платформу, ухватила котика, зажав его под мышкой, а потом принялась делать что-то со сцепкой последнего вагона. Поезд поднажал ещё, скорость, с которой он уезжал, превысила всё мыслимое, телеграфные столбы вдоль путей слились в ровную серую ленту, пейзажа по сторонам было не разглядеть, лишь ежесекундно мелькали одинаковые здания станций, мимо которых пролетал состав. Но при этом убегающий поезд начал медленно, словно нехотя, приближаться. Бабища монументом возвышалась на платформе.

Этого Антон спокойно наблюдать не мог. Он судорожно схватил ртом воздух, напрягся, упёрся взглядом в сцепку вагона и истово, изо всех сил принялся отталкивать его. Должно быть, скорость ещё возросла, просто чувства не умели воспринимать такое. И вновь состав мучительно медленно двинулся вверх по склону.

Бабища завыла. Выронив котика, она двумя руками ухватила Антонов взгляд и принялась выламывать его, пытаясь оторвать от сцепки. Дикая боль вспыхнула в глубине лба под бровями. Антон мычал сквозь сжатые зубы, но продолжал упираться. Он не знал, зачем это делает, просто ему удалось достать обидчика, и он вцепился в него и бил, не раздумывая о причинах. Неожиданно оказалось, что склеп за спиной полон народу: какие-то существа пытались выбраться наружу, и приходилось, раскорячившись в дверях, держать ещё и их. Обе розовые хозяйки лезли с боков, твердя в унисон: «Ай, гость! Ай, гость!» – и щипались мягкими бескостными пальцами. А сверху в пространство дверного проёма ввинчивались длиннейшие телескопические шеи. На их концах серыми мешками болтались головы, с унылым любопытством глазеющие на происходящее.

Бесконечно долго подползал состав к гребню пологого холма, и всё это время нельзя было ни отвести в сторону изодранный взгляд, ни вдохнуть полной грудью, ни расслабиться хотя бы на долю секунды. И всё же, когда, казалось, сердце лопнет от перенапряжения, паровоз коснулся колёсами окоёма. Зацепившись, он словно реально обрёл свою призрачную скорость и мгновенно исчез, лишь ударил болезненно в глазницы сорванный взор.

Тогда Антон ухватил взглядом за край горизонта и задёрнул его, словно «молнию» на куртке.

Потом он шагнул в сторону, выпуская тех, кто был в склепе. Ему было всё равно, что станут с ним делать сейчас. Он всё-таки сумел ударить врага, а остальное его не интересовало.

Наружу никто не вышел, склеп был пуст. Пусто было в башне, пустынно на площади, лишь фигура с кожаной папкой продолжала бессмысленное подвижничество. Антон заметил, что сквозь председателя просвечивают пыльные деревца и голубой штакетник оград.

Антон отёр со лба пот, хотя жарко ему казалось скорее по привычке. Солнце, впаянное в синеву, жгло условно, лишь обозначая понятие жары, но не создавая её. И вовсе не струи горячего воздуха поднимаются вверх, заставляя дрожать и расплываться окружающее, а на самом деле дома, башня и холмы колеблются, истаивая, словно кусок рыхлого дорожного сахара.

Беспокойство овладело Антоном – он никак не ожидал столь всеобщей реакции на происшедшее.

– Что вы ещё задумали?! – крикнул он и не услыхал своего голоса.

Призрачные деревья, выцветшее призрачное небо с солнечным пятаком в зените.

Жуткое подозрение пришло на ум. Антон опустил взгляд и убедился, что сквозь его ноги просвечивает нетронутая уличная пыль.

Дико вскрикнув, Антон бросился в просвет между разошедшимися домами. Под подошвами сандалий тонко зазвенели железнодорожные шпалы.

Сначала Антон бежал. Потом задохнулся и перешёл на шаг. Потом успокоился.

– Всё-таки я победил, – сказал он себе. – Я ушёл из этой проклятой деревни. У меня есть дорога, а дороги ведут к людям. Дойду. Жаль, когда мимо столба пробегал, не посмотрел, сколько там километров. Ничего, у следующего посмотрю.

Идти становилось всё труднее, Антон брёл, стараясь не признаваться, что ноги хуже слушают его. Он упрямо не смотрел вниз, лишь на потемневшее небо, где росла, набухая светом и округляя ущербные бока, луна.