Медальон льва и солнца

Утром Венька подался-таки в Москву, а Семену достались «Колдовские сны». Поначалу разговоры не ладились, люди на вопросы отвечали неохотно, даже раздраженно, будто бы Семен отрывал их от очень важных, прямо-таки неотложных дел. И к обеду он устал – от вопросов, от жары, от непонятного ему нежелания говорить о Дарье Константиновне Омельской. В то, что девчонку тут никто не запомнил, Семену не верилось, приметная больно, яркая, как не запомнить-то.

Зато потом повезло.

– Дарья? Дашка-Яшка, помню, конечно, – сказала белокурая дама в соломенной шляпке с узкими полями и синей переливчатой лентой, завязанной под подбородком пышным бантом. – Правда, знакомы мы очень… как бы это правильнее сказать. Случайное знакомство, мимолетное. Она забавная была.

– Почему была?

– Ну, – дама улыбнулась и, дернув ленту за хвост, распустила бант, а шляпку сняла, положив на лавочку. – Если из милиции спрашивают о ком-то, то поневоле начинаешь думать нехорошее. А ко всему еще вчера дед Федор кому-то громко говорил, что девка совсем молодая была. Я ошиблась?

– Увы, нет. – Дамочка Семену не то чтобы не нравилась, скорее уж она была чересчур хороша.

– Боюсь, разочарую вас, но ничего конкретного я не скажу, мы встречались-то пару раз. Не принято здесь заводить знакомства.

– Но вы хотя бы вспомнили, что такой человек был, – буркнул Семен.

– А что, остальные… ну да, вполне возможно. Людям неохота связываться.

– С чем?

– А ни с чем, – она поднялась. Высокая, худая, но не болезненно, скорее уж той худобой, в которой что-то сродни хрустальной звонкости. Семен смутился, какие-то не такие мысли в голову полезли, да и не про него эта дамочка, видно же, что иного круга. Вон небось сарафанчик ее больше стоит, чем Семен за полгода зарабатывает, и шляпка эта. Отчего-то шляпка особенно раздражала, может, с того, что никто из Семеновых знакомых шляпок не носил.

– Прогуляемся? – предложила дамочка и, не дожидаясь вопроса, представилась: – Марта.

И ручку протянула, детская ладошка с длинными пальчиками и розовыми ноготками, такие небось целовать принято, а Семен к подобным выкрутасам не приучен, оттого ручку пожал, осторожненько, аккуратненько.

– Она живая была… Необычная. Не такая, как все. Сложно объяснить, но… наверное, в большинстве своем скажут – инфантильная, на самом деле не совсем, чтобы так. Я вас запутала?

– Немного.

– Я сама запуталась, вот говорю, вспоминаю и пытаюсь разобраться. Даша-Яша…

– Почему Яша?

– Странно, что вы спросили. Точнее, удачно, что спросили. – Марта остановилась, поддела носком босоножки камушек и перевернула его. Другая сторона тоже оказалась крашеной, но влажновато-грязной. – Она сказала, что люди иногда именам не соответствуют, и тогда она другие придумывает, чтобы соответствовали. Вот мужа она Гансом называла, точнее, Гансиком… а и вправду есть в нем что-то такое… он ее есть заставлял. И учил, что за столом себя прилично ведут, а больше мы и не встречались.

– С мужем или с Дарьей?

– Ни с ним, ни с ней. Так что, наверное, ничем я вам и не помогла.

– Ну, это как сказать. Ну а вообще, вы в пансионате этом давно? Как вам тут?

Она тряхнула гривой светлых волос, прищурилась, точно желая попристальнее рассмотреть Степана и, слабо улыбнувшись, ответила:

– Подозрительно.

– То есть как это «подозрительно»?

– Странное место, не курорт, не санаторий… пансионат. Добровольное заточение, уединение от мира, скучно, а уезжать не хочется.

По бокам дорожки нестриженые газоны с пятнами одуванчиков, частью желтыми, частью белыми, пушистыми, готовыми облететь паутинками-вертолетиками.

– Здесь и поговорить не с кем. За редким исключением. – Она улыбнулась, заправила выбившуюся прядь за ухо. – Представляете, ужин, столовая и тишина, все едят, уткнувшись носами в тарелки, на соседей не смотрят, как в тюрьме. Хотя… если люди сами захотели, то отчего бы и нет?

На этот вопрос Степан не нашелся с ответом. Ему вот в «Колдовских снах» не нравилось, такое вот препоганое ощущение, как будто бы наблюдает кто, сверлит спину взглядом, вот аккурат между лопаток. И взгляд этот совсем не дружелюбный.

Марта приподнялась на цыпочки и, прикрыв ладонью глаза, поглядела куда-то за спину, Семен обернулся: по дорожке, сунув руки в карманы широких полотняных штанов, бодро шагал парень. Правда, когда он подошел совсем уж близко, стало видно, что лет ему около тридцати.

– Хай! – поздоровался он и, широко улыбнувшись, отвесил Марте изящный полупоклон. – День добрый, как дела? Жарко сегодня, не правда ли? А я, кажется, снова обгорел. Гуляешь? Твой знакомый? Я – Жуков, можно Никита.

– Степан, – Степан пожал протянутую руку, ладонь была сухой и горячей, а физиономия Никиты – смутно знакомой. Взъерошенные волосы, светлые, почти белые, лист подорожника, приклеенный к носу узкой полосой скотча, треснувшая губа и крупная черная родинка, выглядывавшая из-под ворота футболки.

– Вы, Степан, претендуете на общество единственного вменяемого человека в этом богом забытом месте? Марточка, солнце мое, скажи, что ты не уезжаешь с этим громилой, сердце мое будет разбито навеки…

Трепло. Однозначно трепло, но бабам такие нравятся, да и взгляд хитрый, насмешливый, поговорить бы с ним. Степан представился.

– О… вот, значит, как. Дайте догадаюсь, вы по поводу того забавного воробышка? Девочка-девушка-женщина в одном флаконе. Заигравшаяся в детство… до чего знакомый диагноз, – Никита пнул круглый камушек. – Вообще-то если спросите мое мнение, то ее убили.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Или шутит? Но нет, серьезный вроде, даже ухмыляться перестал. Жуков, потерши нос, поправил отклеившийся было лист и, сунув руки обратно в карманы, ответил:

– Я серьезно. Убили ее. Вот на чем хотите поклясться могу, вот… вот чтоб мне сквозь землю провалиться, если вру.

Марта фыркнула.

– Ну да, глупо. Только я и вправду серьезно. Сами посмотрите, ехать сюда она не хотела, это раз, – он загнул палец. – Просилась домой, я слышал, а муженек сопротивлялся, но сам при этом в пансионате не жил, то бишь на местных красотах повернут не был. Это два. Единственным наследничком остался – это три… ну и четыре, видел я, как он одну дамочку обхаживал, тоже, кстати, не из местных.

– Он? Обхаживал? – Марта не стала скрывать удивления. – И ты видел?

– Ну… не совсем чтоб видел, слышал скорее. Преинтересный разговор, надо сказать… вообще привычки подслушивать у меня нету, просто так уж получилось, что я вроде как…

«Я получила письмо. Короткое, сухое, будто вымученное. Обидно.

От обиды ли, из-за страха ли, но снова снились кошки, вопили, терлись о ноги, пытаясь запрыгнуть на колени, мешая друг другу. И снова проснулась в слезах. Со мною что-то происходит и – мне страшно, но, кажется, я знаю, что это. Н.Б.».