Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26

Вошел Раби. При взгляде на нас он сокрушенно покачал головой.

– Лежать надо! – заявил он авторитетно, тыкая пальцем в Лицкявичуса. Тот недовольно поморщился и снова отвернулся к окну. – Если не лежать, – продолжал свою лекцию домоправитель, – совсем плохо будет, да?

Его странная манера – произносить это междометие в конце утвердительных предложений с вопросительной интонацией – всегда меня забавляла.

– Надоел он мне, – вздохнул Лицкявичус, – хуже горькой редьки!

Вид у него при этом был самый что ни на есть мученический. Я подумала, что, если бы не Раби, он вряд ли так быстро вновь оказался бы на ногах: домоправитель заботился о своем хозяине лучше, чем любая сиделка. Внезапно я поймала себя на странной мысли: жаль, что я не имела возможности сама ухаживать за Лицкявичусом, ведь, в конце концов, я медик, и у меня бы это всяко вышло лучше, чем у малообразованного Раби. Он, конечно, хороший человек и очень трепетно относится к моему бывшему начальнику, но, что ни говори, он – не специалист!

– Что он говорит, да? Надоел ему Раби, да?

Несмотря на плаксивый тон, которым были произнесены эти слова, лицо домоправителя отнюдь не выглядело обиженным.

– Чай будете? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Кофе будем, – буркнул Лицкявичус.

– Значит, чай! – усмехнулся Раби и быстро удалился.

– Ну, что ты будешь делать? – развел руками Лицкявичус.

Я рассмеялась. Он внимательно посмотрел на меня, и мне вдруг показалось, что сейчас я получу замечание, как первоклассница, которую угораздило сорвать урок. Почему под его взглядом я всегда испытываю неловкость? Не раз замечала, что в присутствии Лицкявичуса я веду себя как-то иначе, чем в обычной жизни, словно вынуждена следить за каждым своим словом или движением. Это тем более удивительно, что он никогда не вел себя авторитарно ни с одним из сотрудников Отдела: авторитет Лицкявичуса непререкаем, поэтому ему никому ничего не приходится доказывать. Так почему же я все время чувствую себя так, словно обязана что-то доказать ему?

Однако он ничего не сказал. Вернее, сказал, но совсем не то, чего я ожидала.

– А как у вас… вообще, Агния? В смысле, как дела… на работе, дома?

Видимо, вид у меня был настолько ошарашенный, что Лицкявичус тут же счел необходимым объяснить свой неожиданный интерес:

– Я загружаю вас работой, за которую вы не получите ни денег, ни благодарности от начальства, но мне немного стыдно, что я ни разу не спросил у вас об этом. Шилов не возражал против вашей поездки в Москву?

Он наступил на больную мозоль, и я закусила губу. Не скажу, чтобы Олег разозлился, но наши отношения стали довольно прохладными с тех пор, как я вернулась. Он ничего не говорил, а я не сочла нужным рассказывать о результатах своей поездки. В общем, мы оба старательно делали вид, что ничего не произошло.

– Все наладится… со временем, – ответила я нерешительно.

– Значит, все-таки проблемы есть, – покачал головой Лицкявичус. – Послушайте, Агния, мне очень жаль…

– Что мы теперь будем делать? – прервала я, боясь, что он может сказать или спросить что-то такое, из-за чего у меня и в самом деле могут появиться проблемы. – Я имею в виду «Сосновый рай», конечно же.

– Разумеется.

В голосе бывшего босса мне послышались нотки разочарования.

– Попробую добиться эксгумации тела Донской, – продолжал он. – Дело в том, что следствие с самого начала идет по неправильному пути, и это наводит на мысли о вмешательстве сторонних сил.

– Вы о чем? – не поняла я.

– Да о том, что Татьяна Донская не просто покончила с собой – перед этим она убила человека. Почему вскрытие Геннадия Рубина провели, а певицы – не сочли нужным? Да, самоубийц не вскрывают, но ведь ситуация неординарная, так почему бы не проверить, все ли в порядке было с девицей во время совершения ею преступления? Может, она находилась под кайфом и не соображала, что творит? Собственно, на эту мысль должно было навести хотя бы то, что телосложение Донской в сравнении с телосложением Рубина едва ли позволило бы ей так легко с ним разделаться! Павел сразу сказал, что человек, убивший Геннадия, должен обладать недюжинной физической силой, ведь он видел фотографии с места убийства.

– Наркотики придают человеку силы, – заметила я.

– Вот именно! Но следователь предпочел принять во внимание одну-единственную версию – об изнасиловании.

– Да уж, – кивнула я, – к тому же – версию, выдвинутую руководством клиники!

– Конечно, ведь им не нужен скандал, особенно больший, чем сам факт убийства.

– Получается, у нас уже налицо два случая беспричинной агрессии… Ну, во всяком случае, один – точно беспричинный.

– Чай! – зычно объявил Раби, вкатывая в гостиную свой неизменный стеклянный столик.

* * *

– Ну, и как вы объясните ваши действия, Агния Кирилловна?

Толмачев возвышался надо мной, словно Каменный гость, и при этом выглядел скорбно, как тень отца Гамлета. Кстати, стоит заметить, что «возвышался» он лишь потому, что я сидела, а вообще-то Толмачев ниже меня сантиметров на десять! Невысокие мужчины всегда вызывают у меня чувство неловкости. Кажется, они ненавидят весь мир только потому, что он взирает на них свысока. И особенно, как показывают мои наблюдения, эти люди не любят высоких женщин – возможно, именно это является одной из причин стойкой неприязни Толмачева ко мне?

– Вы о чем, Денис Васильевич? – невинно поинтересовалась я.

– А то вы не понимаете! Как я должен рассматривать ваши штучки? С какой целью вы ездили в Москву?

– С туристической.

– Издеваетесь?!

– Что вы, Денис Васильевич, – никоим образом! Я и в самом деле давно там не была, а тут случились выходные, и…

– И билеты, совершенно случайно, вам купил Андрей Лицкявичус, да?

– Откуда вы знаете? – опешила я.

– Вика, если вы еще об этом не забыли, работает на меня, а не на него!

Господи, неужели Вика «заложила» нас? В это мне как-то совершенно не верилось!

– Я все равно не понимаю, каким боком это вас касается, – холодно сказала я. – У меня выдались несколько свободных дней, и я решила провести их в столице нашей Родины – что в этом плохого?

– Значит, вы утверждаете, что отдыхали, а не работали в Москве?

– Помилуйте, как я могла работать, если вы не давали мне никакого задания?! – развела я руками.

– Отвечайте, Агния Кирилловна: вы и Лицкявичус – любовники?

Я потеряла дар речи, а Толмачев, словно не замечая моего состояния, продолжал:

– Как еще объяснить вашу поездку? Либо вы работаете на Лицкявичуса, несмотря на то, что он отстранен от должности и я сейчас являюсь вашим непосредственным начальником, либо он купил вам билет в Москву, чтобы… ну, в общем, сами понимаете. Если вы работали, это значит, что в Отделе творятся нехорошие дела: я ни за что не поверю, что остальные ваши коллеги с этим не связаны! Кто вам помогает – Никита? Павел Кобзев? Кадреску швырнул заявление мне в лицо, словно я какой-нибудь… мальчик в коротких штанишках! Если вы за моей спиной пытаетесь провернуть какую-то афе…

– Хорошо, – быстро перебила я Толмачева. – Вы меня поймали: мы с Андреем Эд… Мы с Андреем – действительно любовники.

– Я так и знал! – обрадовался мой новый начальник. – Это все проясняет. И это также позволяет мне подать рапорт «наверх» о вашем служебном несоответствии.

– И чему же я «не соответствую»? – вздернула я бровь.

– Высокому статусу работника Отдела медицинских расследований.

– Вы о моем… э-э… моральном облике, что ли?

Я едва сдерживала смех: наш разговор напоминал вызов «на ковер» в партком лет этак сорок-пятьдесят тому назад!