Медицинский триллер. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Он стал тормозить, но тут увидел слева несшуюся к ним Уортон.
— За ним! — вопила она.
Елене и Джонсону с их несколько отдаленного наблюдательного пункта были видны Либман и приближавшийся к нему автомобиль. Сначала Стефан Либман представлял собой лишь неясную фигуру в полумраке, затем в ярком свете фар он превратился в черный силуэт. Елена и Джонсон видели и, можно сказать, почти физически почувствовали, как автомобиль врезался в парня, подкинул вверх на лобовое стекло и затем отбросил в сторону.
— Боже мой! — только и смогла произнести Елена, когда черный
Когда они подбежали, Беверли стояла на коленях рядом с телом. Ноги парня, явно переломанные, были раскинуты под неестественным углом, руки скрючены. Голова лежала на тротуаре лицом к колпаку припаркованной машины. Стефан Либман смотрел на него широко раскрытыми глазами, но жизни в этих глазах не было. Его перепачканное лицо представляло собой паутину царапин и порезов, из которых на удивление яркими и маленькими каплями сочилась кровь. Левая нога молодого человека тоже была неестественно согнута, под брючиной виднелся острый выступ — по всей вероятности, кость. По тому, как сгорбилось плечо, можно было предположить, что оно либо сломано, либо вывихнуто.
Беверли не слишком удивилась, увидев Елену и Джонсона. Вид у спутницы старшего инспектора был потрясенный и чуть ли не благочестивый. Джонсон никогда еще не видел ее такой.
— Срочно надо «скорую», — коротко бросила Беверли Уортон, и на этот раз в ее голосе не было обычной высокомерной снисходительности.
Двери окрестных домов начали со скрипом открываться, из-за них выглядывали люди. Среди любопытных была и миссис Либман.
Неожиданно Джонсону стало жаль Беверли Уортон.
Полицейским Локвуд был ленивым и никчемным, но водитель из него оказался превосходный.
Хотя автомобиль, который он преследовал, и обладал мощным двигателем, за его рулем сидел новичок и ему не удалось оторваться от Локвуда ни на узких боковых улочках, ни — чуть позже — на широких городских магистралях. И когда они неслись по одной из таких трасс, где Локвуд довел стрелку спидометра до отметки в сто семьдесят километров в час, а Уилсон без устали вопил что-то по рации, стремительное бегство Рассела было внезапно пресечено.
Рассел наслаждался гонкой. Десятилетиями он жил, не зная чувств, которые порождают выброс адреналина в кровь; единственным удовольствием, какое он получал от жизни, были еженедельные свидания с Линдой и те все более редкие случаи, когда ему удавалось продвинуться в своих исследованиях. И вот теперь, совершенно неожиданно для него самого, в профессоре вдруг проснулся азарт погони, езды на предельной скорости, и Рассел, как ребенок, увлеченный совершенно новой, ни на что не похожей игрой, повизгивал от восторга.
Автомобили, дома, темные и освещенные улицы — все проносилось единым потоком перед его глазами; рычание мотора сливалось с его собственным тяжелым дыханием и воем полицейской сирены позади. Оранжевый свет неоновых
фонарей освещал салон кратковременными вспышками, превращая пространство вокруг него в серию мелькавших стоп-кадров.Но вот он увидел перед собой широкий перекресток и красный свет светофора. Рассел и не подумал остановиться. Он был настолько захвачен гонкой, что мысль рвануть вперед, не обращая внимания ни на что, только подхлестывала его. Он прибавил скорость, и двигатель взвыл, как раненое животное.
У него это почти получилось. Он пересек половину поперечной улицы, не столкнувшись с автобусом благодаря тому, что резко крутанул руль влево и проскочил перед самым носом водителя, в ужасе вытаращившего глаза. Но в противоположном направлении двигался тяжелый автопоезд, который к этому моменту добрался только до половины перекрестка… Расселу хватило бы времени, чтобы прорваться, если бы ему не пришлось потратить драгоценные секунды на совершение маневра перед автобусом. А теперь все, что ему удалось, — это крутануть руль вправо, чтобы «мерседес» натолкнулся на переднюю ось грузовика, а не влетел в пространство между его колесами.
Рассел успел выкрикнуть всего одно, не принятое в профессорской среде слово — «…М-м-мать!» — прежде чем нос его автомобиля был смят в лепешку, предохранительные подушки полопались, со свистом выпуская воздух, а ноги его сковало невыносимой болью. Но мгновение спустя он уже не чувствовал никакой боли.
Едва Айзенменгер вернулся домой, как зазвонил телефон. Вечер он провел у родителей Мари, которые приняли его холодно. У них было несколько искаженное представление о том, что происходило сейчас между ним и их дочерью, и старики не пожелали сообщить зятю, где она живет и как с ней можно связаться. Айзенменгер подозревал, что Мари вернулась к родителям, но проверить это мог, разве что заперев хозяев в гостиной и обшарив весь их дом.
Он снял трубку, будучи уверен, что это Мари, но, как оказалось, звонил Джонсон.
— Я слушаю, Боб.
— У нас новости, док. — По голосу Джонсона Айзенменгер сразу понял, что тот чем-то сильно взволнован. Бывший сержант рассказал доктору обо всем, что произошло. — Либман пока жив, но в очень плохом состоянии, и что будет дальше, неизвестно. Рассел налетел на автопоезд, но каким-то чудом тоже не погиб, хотя врачи, конечно, его покромсают.
Айзенменгер, опустившись на диван, внимательно слушал. Либман шантажировал Рассела, а тот пытался его задавить? Казалось, мир сошел с ума.
— Алло, вы слушаете? — спросил Джонсон.
Айзенменгер даже не заметил, что молчит слишком долго.
— Да-да.
— Мы сейчас у Елены. Ее это все, конечно, порядком выбило из колеи.
Но что все это значит? Каким образом сюда затесался Либман?
— Джон, послушайте… — произнес Джонсон каким-то странным тоном. Не то чтобы подозрительным, но явно настороженным.
— Да?
— Вы не разговаривали с Беверли Уортон о результатах вскрытия?
Айзенменгер хотел было ответить, что, разумеется, не посвящал полицию в это дело, но тут же вспомнил, что Уортон, скорее всего, наведывалась в его квартиру в отсутствие хозяина и читала заключение. Затем доктор подумал о том, как чуть не совершил в тот день предательство, и его в очередной раз охватило чувство вины.