Медиум

– Ваша комната готова, господа. Хозяева просят извинить, но в этом доме рано ложатся спать…

Апартаменты для гостей в бельэтаже были выдержаны в небесно голубых тонах. Обстановка назойливо напоминала гостиничный люкс. Пышные шторы, кровати разнесены, у каждой в изголовье бронзовые светильники, по углам расставлены мягкие кресла, стены украшали интересные, писаные маслом картины спокойного «природно-ландшафтного» содержания. Фельдман угрюмо рассматривал вычурные детали интерьера, хмыкал, хватался за все подряд, возмущался под нос, когда же, наконец, прекратится безудержный рост пенсий?… Взгромоздился на кровать, расположенную недалеко от двери, попрыгал, сетуя на возмутительную мягкость, ворчливо заявил:

– Буду спать здесь. А дверь, – он ткнул подбородком, – будем держать открытой. Отсюда хорошо видна спальня стариков.

– Здание неплохо охраняется, – вполголоса заметил Вадим, – Извне пробраться сложно. Разве что штурмом – с грохотом, тарарамом…

– Это так, – сдержанно согласился Фельдман, – Далековат Анатолий Павлович от народа. Но тебе не кажется, что в доме какая-то странная обстановка? Трудно выразить словами, не употребляя всякие глупости насчет флюидов, предчувствий…

– К черту, – поморщился Вадим, – Давай спать.

Он лежал поверх покрывала, забыв раздеться, погасил ночник – рассеянный свет раздражал глаза, делал сложные попытки разобраться с чувствами. Павел ворочался, что-то бормотал про «полный трындец» – как уникальную возможность заработать, про то, что слишком мало стряс с Басардина – ведь пока доедешь до России, там опять подскочат цены. Возмущался экономическим положением в стране, где с каждым годом все труднее жить, где нет, хоть тресни, объективных причин для роста цен (надо думать, цены растут просто так), вот и приходится посвящать лучшую часть жизни гонке за длинным евро… Потом он подскочил, включил ночник, покопался в сумке под кроватью, извлек книгу, несколько минут пыхтел над ней, с треском захлопнул. Вадим вздрогнул.

– Не могу читать, – пожаловался Фельдман, – А надо.

– Отнеси в туалет, – посоветовал Вадим, – Дело техники – рано или поздно прочитаешь.

– Остряк-недоучка, – фыркнул Павел, – Слушай, а ты точно не знаком с Артемом Белинским?

Вадим засмеялся – через силу. Помолчали, каждый думал о своем. Поднялись дружно, словно сговорились, зашагали к двери. Павел вышел первым, его кровать была ближе, хмуро уставился на дверь напротив, глянул на Вадима: давай уж ты первым… Вадим занес костяшку согнутого пальца, задумался.

– Завис, блин, – злобно процедил Фельдман.

– А вдруг уже спят?

– А ты проверь…

Басардин не спал, сидел на кровати с бокалом излюбленной минералки (с дивными потребительскими свойствами), уныло смотрел, как мнутся в дверях «детективы». Дряблое тело прикрывали плотная фланелевая футболка и страшноватые сатиновые трусы до колен. Соседнее спальное место, слава Богу, пустовало. Было слышно, как в ванной разбивается вода об эмаль.

– Прошу прощения, Анатолий Павлович… – пробормотал Вадим.

Холодная констатация медицинского факта: Басардин жив.

– Вы хотели о чем-то спросить, молодые люди? – осведомился Басардин, – Проходите, не смущайтесь, мы пока не спим. Полина Юрьевна принимает душ, ваш покорный слуга… тоже занят своего рода водными процедурами.

– Мы хотели убедиться, что с вами все в порядке, – невпопад, но одинаково объяснили посетители.

Анатолий Павлович невесело рассмеялся.

– Все в порядке, господа. Я, конечно, чувствую себя чертовски неуютно на этом свете, но все же запертый и охраняемый дом приносит определенное чувство защищенности. Мы с вами подробно поговорим обо всем завтра.

– Последний вопрос, – смущенно сказал Вадим, – Кто это, Анатолий Павлович? – он кивнул на нечто среднее между иконой и картиной, висящей над кроватью. Произведение изображало юношу с умным и трагически печальным лицом, закутанного в красные одежды. Художник явно тяготел к маньеризму.

– Ах, это, – Басардин улыбнулся, – Иоанн Богослов, молодой человек. Апостол, покровитель композиторов. Автор одного из Евангелий и Апокалипсиса. Последовал за Иисусом и стал его любимым учеником. Единственный, кто не покинул Учителя во время его мучений на кресте. Стоял в ожидании благой вести и первым узнал о Воскресении…

– Не этого ли парня бросили в котел с кипящим маслом, но он остался жив? – спросил Фельдман.

– Потому и молятся ему при отравлении, – кивнул композитор, – А еще он воскресил из мертвых двести человек, выгнал демона из языческого замка, превращал морскую воду в питьевую, и даже пыль с его могилы ровно год исцеляла больных.

– Я же говорил тебе, что он в порядке… – зашипел Фельдман, когда они покинули чужую спальню и выбрались в коридор.

– Ты – говорил? – изумился Вадим.

– Он не в пижаме, ты заметил? Твои видения серьезно привирают, признайся и устыдись.

– Дело не в пижаме, – возбужденно отозвался Вадим, – пижаму не поздно надеть. Это ДРУГАЯ спальня… Мне мерещилась не эта комната. Окно находилось за кроватью, а не слева, стены розовые, а не салатные, у изголовья тумбочка, а не стул…

– Хреновый из тебя Нострадамус, – безжалостно заключил Фельдман, – Приедем домой – отправлю в управдомы. Пошли спать, ты меня почти успокоил, никакой ты не экстрасенс…

Он проснулся, когда в коридоре выключили свет. Открыл глаза, уставился в густую темень. Бледно прорисовывался дверной проем. Необычно как-то, люди просыпаются, если свет ВКЛЮЧАЮТ. Прислушиваться не имело смысла: зычно и заразительно храпел «гениальный сыщик». Он ощупал себя – трико, рубашка. Вадим поднялся, сунул ноги в тапки (которые шли в нагрузку к жилищу), на цыпочках отправился к двери. Фельдман захрапел с возмущенными интонациями, когда он проходил мимо. В коридоре было пусто, по крайней мере, стало пусто после того как привыкли глаза. Не было причин для беспокойства – свет могли выключить Хольгер или «домоправительница». Зачем расходовать дорогую энергию? Нормальный европейский подход.

Отбросив ложную скромность, он выбрался в коридор, приложил ухо к двери напротив. Потянул дверцу. Та поддалась без скрипа. Он всунул нос в напитанное запахом лаванды пространство, застыл. В спальне стариков царила нормальная ночная мгла. Краснеть от стыда и просить прощения за недостойное подглядывание было не у кого. Старики спали. Два тела на кровати, каждое под своим одеялом. Полина Юрьевна спокойно посапывала. Композитор издавал какие-то сложные звуки, напоминающие кошачье урчание. Вадим отступил в коридор, прикрыл дверь. Постоял, прислушиваясь. Размеренную тишину портил богатырский храп Фельдмана. Внезапно захотелось пить. Он вспомнил, что в холле первого этажа оставалась початая бутылка воды. Прижался к стене, на цыпочках заскользил по коридору.