Медиум

– Попрошу без драки, – зарокотал знакомый сочный голос с сильным акцентом, – Знаю я вас, готовы уже растерзать старинного приятеля…

– Идиот! – набросился с кулаками Фельдман, – И это ты называешь чувством юмора?! Позвонить не мог? Мы тут и без твоих фокусов едва от ужаса не обделались!..

– А теперь слушайте, – пробасил Гюнтер, гнездясь на опрокинутой плите. Видок у него при этом был усталый, как будто его пешком гнали из Берлина, но чертовски довольный, – Не знаю, чем вы тут занимались, некрофилы несчастные… но время, я уверен, вы потратили зря.

Фельдман молчал. Понятно, что Гюнтер набивал себе цену.

– Мы с Клаусом проехались по нескольким местным старикам – из числа тех, кто проживал в Аккерхау во времена Второй мировой войны. Кстати, – Гюнтер стрельнул глазами в Фельдмана, – Желание старины Клауса оказать мне добрую услугу определялось не только его радушием и покладистым характером, но и купюрой в сто евро, которая самым загадочным образом переместилась из моего кармана в его карман.

Фельдман (из последних сил) молчал.

– Хорошо, будем говорить только о деле, – вздохнул Гюнтер, – И очень быстро, поскольку нам нужно отсюда убираться. Машина на проселке.

– А как же фрау Мюллер? – подколол Фельдман.

– Ты считаешь, фрау Мюллер исчезнет из этой деревни? – оживился Гюнтер, – Или я куда-то денусь из этой страны? Считай, что шутка не удалась, Павел. В деревне Зандерс остались семь пожилых людей, способных вспомнить события далеких времен, когда дикие русские племена… в общем, неважно. Двое – Андреа Рузбик и Вилли Шон – выжили из ума, беседа с ними заведет в тупик. Курт Харбиндер весь сентябрь сорок пятого провел в мастерских Урби Штрассера, занимался ремонтом постоянно ломающейся советской техники. Хелен Айзенгер прекрасно помнит оккупацию, молодых советских офицеров из расквартированной в Зандерс части, но информацией по нужному нам эпизоду не владеет. Барбара Шмут обладает феноменальной памятью – особенно на события, не представляющие интереса. Остались Хельга и Рихард Зоннерманн – престарелая супружеская чета. По закону всемирной подлости с этой почтенной парой я поговорил в последнюю очередь. Весьма радушные люди…

– Ну, не тяни, умоляю, – взмолился Фельдман.

– Не знаю, – сменил тон и выражение лица Гюнтер, – В этом есть что-то странное. Что-то поистине мистическое.

– Ты имеешь в виду?.. – напрягся Вадим.

– Я имею в виду везенье. Что-то невероятное. Они вспомнили тот вечер. Тот промозглый осенний вечер, когда группа советских военных на конфискованном из гаража Франца Губерта «Мерседесе»…

– Убью! – взревел Фельдман.

– Прибыла в замок Валленхайм, – невозмутимо закончил Гюнтер и на всякий случай отодвинулся от нервно дрожащего Фельдмана, – Они не помнят, какое было число, да и странно, если бы помнили. Но вечер врезался в память. Рихарду Зоннерманну было шестнадцать лет, по этой малолетней причине оккупационные власти никуда его не мобилизовали. Хельге Шварцман – пятнадцать. Пять лет спустя они поженятся и проживут долгую скучную жизнь. Рихард шестьдесят лет отработает в слесарной мастерской своего брата, Хельга примерно столько же – счетоводом в местной конторе. Рихард был озорным и смелым мальчишкой. В тот вечер они гуляли. Заметьте, мы имеем свидетельства не одного, а двух человек, обладающих хорошей памятью. Рихард в тот вечер решил блеснуть, предложил Хельге прогуляться к замку, в окрестностях которого можно найти укромный уголок, где можно обниматься, целоваться… Хельга очень боялась, но согласилась. В замок проникать не хотели – во-первых, мои соотечественники люди законопослушные, во-вторых, вся округа боялась сумасшедшего барона, о котором ходили всякие леденящие слухи. Рихард предложил посидеть в сторожке, от которой до замка рукой подать. Они сошли с дороги, но тут их настиг свет фар, Рихард потащил подругу в кусты, зажал ей рот. Вы бы видели, с каким благоговением они вспоминают этот момент – единственное яркое событие за такую долгую жизнь…

– Короче, – гаркнул Фельдман.

– «Мерседес» остановился на дороге перед замком. Он не мог проехать, там просто не было подъезда. Вышел водитель, из кузова посыпались солдаты, потом выбрались три офицера – они явно были навеселе.

– Они отличали солдат от офицеров? – спросил Вадим.

– Рихард отличал, – кивнул Гюнтер, – Он провел детство в милитаризованной стране. У солдат автоматы и пилотки, офицеры в фуражках и с пистолетами. Уже темнело, но всё было видно. Офицер выкрикнул команду, солдаты выстроились у стены косой шеренгой, несколько человек пошли в обход, остальные полезли в подвалы, куда имелся отдельный вход. Офицеры посовещались, вынули пистолеты, вошли в замок. Парень с девушкой все это время сидели в кустах. Они собрались бежать в деревню, но тут в машине, которая стояла недалеко от них, заскрипела дверь. Из кабины спрыгнул еще один офицер…

Холодная змейка забралась в позвоночник. Не тот ли самый пресловутый «момент истины»? Фельдман уже не выступал, жадно пожирал глазами рассказчика.

– Вы поняли, да? – победно смотрел на них Гюнтер, – В кабине рядом с водителем ехал еще один офицер. Похоже, пьяный, уснул, а когда проснулся, в грузовике никого не было. А коллеги про него забыли, ушли. Он выбрался из машины, прислонился к капоту, чтобы не упасть, постоял, собираясь, оторвался от машины, закурил, помочился на колесо. Рихард с Хельгой с ужасом вспоминают, как, застегнув штаны, офицер Советской армии пронзительным оком посмотрел на кусты, в которых они сидели. Ребята онемели от страха. На всю жизнь они запомнили этот жгучий взгляд. Они решили, что их заметили, но двигаться не могли, словно приросли к земле. Но офицер ничего не понял. Вынул пистолет из кобуры и потопал в замок, старательно удерживая равновесие. Ребята точно помнили: он пошел за своими коллегами. Никто из рядовых в замок не поднимался…

– Перед поездкой в Валленхайм офицеры изрядно выпили в своем домике, – прошептал Вадим, – Выходит, их было там не трое, а четверо… Твою мать! – осенило его, – А ведь действительно не существует никаких свидетельств, что офицеров было трое!

– Забавно, – оценил ситуацию Фельдман, – Четвертый не из их компании, просто затесался в тот вечер. На что-то подобное мы и рассчитывали, верно? Мистика суровым образом переплетается с реальностью. Барон действительно парень непростой, разглядел способности парней, просветил их насквозь, выдал жизненную установку…

– Но куда уж ему до Дьявола, скупающего оптом души, – поддержал Вадим, – Он поднялся на второй этаж в самый обжигающий момент. Но заходить не стал, остался на лестнице, стал слушать, завороженный происходящим. Можно лишь догадываться, что творилось в тот момент в его напичканной алкоголем башке…

– Решил не светиться, заблаговременно ушел, – сказал Фельдман.

– Это так, – подтвердил Гюнтер, – Четвертый офицер вернулся из замка первым. Ребята не успели сбежать – Хельгу заморозило, она просто не могла встать… Он забрался в кабину, словно никуда и не уходил. Вскоре вернулись остальные, машина уехала, приключение закончилось.

– Действительно неведомо, что творилось у него в башке, – задумчиво произнес Фельдман, – Вероятно, ничего. Просто оробел. А наутро явилась мысль. Или не наутро. Хотя довольно странно – ждать шестьдесят с лишним лет, чтобы воплотить дьявольский замысел…

– Дьявольский замысел мог зародиться гораздо позднее, – возразил Вадим, – Просто офицер сделал зарубку в памяти, решил посмотреть, что будет дальше. А дальнейшая судьба Белоярского, Урбановича и Басардина навела на размышления.

– Но если он жив до сих пор, ему далеко за восемьдесят, – подсчитал Гюнтер, – Какой смысл от грабежа и богатства в таком возрасте?

– Задачка, – почесал вихрастый затылок Фельдман, – Мы должны понять, кем был этот четвертый. Вскрыть архивы, списки личного состава… Зоннерманны помнят, какой он был из себя?

– Да не очень, – смутился Гюнтер, – Целая эпоха прошла. Обычный. Среднего роста, среднего сложения. В погонах они не разбирались. Запомнили испепеляющий взгляд…

– Поехали, – хлопнул по коленям Фельдман, – Будем считать, что на дорожку уже посидели…

Три последних дня в Германии проволоклись, как в густом тумане. Они опять рвались через кусты к спящему на проселке микроавтобусу. Сумки остались в машине, никто на них не покусился. С местечком Аккерхау прощались без сожаления, Гюнтер жал на последней передаче, под которую была уместна ревущая из магнитолы немецкая эстрада. Вадим с трудом соображал, в каком направлении они едут. Но явно не в обратном. Проносились разноцветные деревеньки, перелески сменялись возделанными полями, чистенькие свалки вдоль дороги, обозначенные щитами с надписью «Schutt» (мусор). Но неприятности следовали по пятам: на окраине опрятного городка у заведения с гордым названием «Kreuzritter» (вроде бы «крестоносец») с треском лопнуло колесо, и Гюнтер едва не оставил городок без фонарного столба. Из воздуха материализовалась машина дорожной полиция, исторгла инспектора с «картофельным» носом и строгими запросами. Проверить документы у всех троих полицейский не догадался, доканывал Гюнтера, уверяя, что ездить на таких раритетах люди в наше время не должны. Гюнтер долго ругался, обретя свободу. «Не мужское это дело – на дорогах зарабатывать», – справедливо подметил Павел. Поставили запаску. На проселочном повороте съехали в кювет – Гюнтер не успел сбросить скорость. Долго и, старательно ругаясь, извлекали машину из западни. Снова потянулась необитаемая лесистая местность. Джип не первой свежести торчал посреди дороги – заняв свою полосу и половину встречной. Разъехаться было проблематично. Чертыхаясь, Гюнтер притормозил. Пассажиры джипа – широкие парни, «прикинутые» в спортивном духе – стояли шеренгой на обочине, мочились, при этом что-то нестройно пели и хохотали.

– С ума сойти, – поразился Фельдман, – Капелла писающих мальчиков!

– Свиньи! – вскипел Гюнтер, – Что они себе позволяют?! Они же оскорбляют мою страну!

– Минуточку, – насторожился Вадим, – Уж больно славянские репы у этих писающих.

Но Гюнтера уже несло из машины. Широким шагом, засучивая рукава, выкрикивая ругательства, он шел к обидчикам своего фатерлянда.

– Зря он это, – поздновато опомнился Фельдман, – Ну, подумаешь, травку удобрили, машину плохо поставили. Ведь можно проехать…