Медной горы хозяйка

– Мужик с выдумкой – покажет он короткопалому коку с сокой.

А мастера, кои тайность с лаком знали, забеспокоились, грозятся:

– Гляди, Артемий! Выболтаешь – худо будет.

Сергач на это и говорит по-хорошему:

– Что вы, старики. Неуж у меня совесть подымется свое родное немцу продать. Другой, поди-ко, интерес имею. Того немца обманно тележным лаком спровадили, а этого мне охота в таком виде домой пустить, чтоб в башке угар, а в кошельке хрусталь. Тогда небось другим неповадно будет своим нюхтилом в наши дела соваться.

Мастера все-таки свое твердят:

– Дело твое, а в случае – не пощадим!

– Какая, – отвечает, – может быть пощада за такие дела! Только будьте в надежде – не прошибусь. И о деньгах не беспокойтесь. Сколь выжму из немца, на всех разделю, потому лак не мой, а наш тагильский да невьянский.

Мастера недолюбливали Артюху за старое, а все ж таки знали – в словах он не верткий: что скажет, то и сделает. Поверили маленько, ушли, а Сергач после этого разговору в открытую по кабакам с немцем пошел да еще сам стал о хрустальном лаке заговаривать.

Немец, понятно, рад-радехонек, словами Артюху всяко подталкивает. Ну, ясное дело, договорились.

– Хошь – продам?

И сразу цену сказал. С большим, конечно, запросом.

Немец сперва хитрил: дескать, раденья к такому делу не имею. Мало погодя рядиться стал. Столковались за сколько-то там тысяч, только немец уговаривается:

– За одну словесность ни копейки не дам. Сперва ты мне все покажи: как варят, как им железо кроют. Когда все своими глазами увижу да своей рукой опробую, тогда получай сполна.

Артюха на это смеется.

– Наша, – говорит, – земля таких дураков не рожает, чтоб сперва тайность открыть, а потом расчет выхаживать. Тут, – говорит, – заведено наоборот: сперва деньги на кон, потом показ будет.

Немец, понятно, жмется, – боится деньги просадить.

– Не согласен, – говорит, – на это.

Тогда Артюха вроде как на уступку пошел.

– Коли, – говорит, – ты такой боязливый, вот мое последнее слово. Тысячу рублей задаток отдаешь сейчас, остальные деньги надежному заручнику. Ежели я что сделаю неправильно – получай эти деньги обратно, ежели у тебя понятия либо духу не хватит – мои деньги.

Этот разговор о заручнике пришелся по нраву немцу, он и давай перебирать своих знакомцев. Этого, дескать, можно бы либо вон того. Хорошие люди, самостоятельные. И все, понятно, торгашей выставляет. Послушал Артюха и отрезал прямиком:

– Не труди-ко язык! Таких мне и близко не надо. Заручником ставлю дедушку Мирона Саватеича из литейной. Он хоть старой веры, а правильной тропой ходит. Кого хочешь спроси. Самая подлая душа не насмелится худое про него сказать. Ему и деньги отдашь. А коли надобно свидетелей, ставь двоих, каких тебе любо, только с уговором, чтоб при показе они своих носов не совали. К этому не допускаю.

Немцу делать нечего, – согласился. Вечером сходили к дедушке Мирону. Он поначалу заартачился. Строго так – стал доспрашивать Артюху:

– Какое твое право тайность продавать, коли ей другие мастера тоже кормятся?

Артюха на это говорит:

– Наши мастера не без глаз ходят, и я свою голову не в рубле ставлю. Одна сережка, поди-ко, дороже стоит, потому – золотая да еще с камнем. А только, знаешь, в игре на каждую сторону заводило полагается.

Немец, понятно, не разумел этого разговору, а дедушко Мирон понял, – мастерам дело известно, с немцем игра на смекалку идет, а заводилом с нашей стороны поставлен Артюха Сергач.

Дедушко еще подумал маленько. Перевел, видно, в голове, почему Артюху заводилом ставят. И то прикинул: мужик с причудой, а надежный, – говорит твердо:

– Ладно. Приму деньги при двух свидетелях. А какой уговор будет?

Артюха и спрашивает:

– Знаешь наше ремесло?

– Как, – отвечает, – не знать, коли в этом заводе век живу. Видал, как подносы выгибают да рисовку на них выводят либо картинки наклеивают, а потом в горячих банях ту поделку лаком кроют. А какого составу тот лак – это ведомо только мастерам.

– Ну так вот, – говорит Артюха, – берусь я на глазах этого приезжего сварить лак, и может он мерой и весом записать cocтавы. A когда лак доспеет, берусь при этом же приезжем покрыть дюжину подносов, какие он выберет. И может он, коли пожелает и силы хватит, своей рукой ту работу попробовать. Коли после этого поделка окажется хорошей, отдашь деньги мне, коли что не выйдет – деньги обратно ему.

Немец свое выговаривает: сварить лаку не меньше четвертной бутыли, до дела лак хранить за печатью, а остаток может немец взять с собой.

Артюха на это согласен, одно оговорил:

– Хранить за печатью в стеклянной посуде, чтоб отстой вовремя углядеть.

Столковались на этом. Дедушко Мирон тогда и говорит немецкому Двоефеде:

– Тащи деньги. Зови своих свидетелей. Надо при них уговор сказать, чтоб потом пустых разговоров не вышло.

Сбегал немец за деньгами, привел двух своих знакомцев. Артюха вдругорядь сказал уговор, а немец свое выставляет да еще то выряжает, чтоб дюжину подносов, кои при пробе выйдут, ему получить бесплатно.

Артюха усмехнулся и промолвил:

– Тринадцатый на придачу получишь!

Немец после этого поежился, похинькал, что денег много выкладывать надо, да дедушко Мирон заворчал:

– Коли денег жалко, на что тогда людей беспокоишь. Не от безделья мне с тобой балясничать! Либо отдавай деньги, либо ступай домой!..

Отдал тогда немец деньги, а Сергач и говорит:

– С утра приходи, – лак варить буду.

На другой день немец прибежал с весами да какими-то трубочками и четвертную бутыль приволок.

Артюха, конечно, стал лак варить из тех сортов, про кои проезжему немецкому барину сказывалось. Короткопалый Двоефедя, видать, сомневается, а сперва молчал. Ну, как стал Артюха горстями сажу подкидывать, не утерпел, проговорился:

– Черный лак из этого выйдет!

Артюха прицепился к этому слову:

– Ты как узнал? Видно, сам варить пробовал?

Немец отговаривается: по книжкам, дескать, составы знаю, а самому варить не доводилось. Артюха свое твердит:

– А я вижу – сам варил!