Медные лбы. Картинки с натуры

– А я думала, что дочь. Ну, да наплевать! Ребенку-то ведь все равно. Поди разбери, как они себя по-итальянски называют!

– Колечка, кто же эта самая Норма? Верно, попадья, жена вот этого самого попа? – спрашивает гимназиста другая пожилая женщина.

– Да кто ж ее знает, тетенька! – сердится гимназист. – На афише ничего не сказано. Да ведь и вам все равно. Ну, думайте, что она просвирня.

– Зачем же я буду думать, коли это неправда. Удивительно, как хорошо дерзничать с теткой! – обиделась женщина. – А коли тебя по-итальянски учили, ты вникни и расскажи.

– Расскажи! Как я могу рассказать, коли сам не знаю. Разве в классической гимназии по-итальянски учат?

– А остальные-то бородачи, что в белых балахонах? – задает вопрос мать.

– Языческое духовенство. Почем я знаю: может быть, тут и архимандрит есть.

– Где идолы-то у них?

– Идолы за кулисами. Вы уж хотите непременно, чтобы на сцене идолы были. Некоторые вещи публика должна только воображать.

– Ну, а этот воин кто, что давеча с Нормой пел? Кто он?

– Воин – ее жених, и давеча он ей в любви признавался. То есть не в любви, а он ее сманивал, чтоб жениться на ней. Ведь это весталки, то есть такие женщины, которые поклялись не выходить замуж, и за это их допустили к охранению священного огня в храме. Полион, то есть этот самый воин, влюблен в нее.

– Есть во что влюбиться! Пожилая женщина, даже старуха. Просто, должно быть, на деньги ее польстился.

– Ну, уж там я не знаю, а только он поет и просит ее руки, а она колеблется.

– Дура, оттого и колеблется. Другая бы с руками ухватилась за такого молодца. Одно разве только, что ее сомнение берет, как бы он деньги у ней не выманил да не прокутил.

Из соседних лож начинают шикать.

– Бросьте, маменька, ваши рассуждения. Вон, даже шикают нам, – останавливает мать гимназист. – И что вам за дело, дура она или не дура, есть ли у ней деньги или нет? Ведь тут представление, а не настоящая жизнь.

– Ну ладно, я замолчу, только ты мне объясни: что же этот самый седой поп-то, принуждает ее за воина выходить замуж или не позволяет?

– Напротив того, жрец Оровез даже и не знает о том, что за Нормой ухаживает воин Полион. Ежели бы он узнал, так, может быть, все ноги обломал бы ему.

– Ну, так я теперь понимаю, в чем вся штука. Просто эта самая Норма живет у старика как бы в экономках, денег у него награбила, а воину это и на руку. Солдат уж, миленький, везде солдат, он деньги сейчас пронюхает. Вот и вся ихняя любовь.

Шиканье соседей повторяется.

– Послушайте, ежели вы не замолчите, то вас сейчас выведут из театра, – замечает женщинам солидный мужчина из соседней ложи. – Здесь театр, а не гостиная. Люди приходят оперу слушать, а не разговаривать.

– Нас выведут? Посмотрим! – откликается женщина. – Как же это нас выведут, коли нам эту ложу сам статский генерал Тарантасьев подарил? Сами они не пошли, потому супруга у них заболела, и отдали нам.

– А вот ежели не замолчите, то увидите!

– Любопытно! Да что вы мелете! У нас и билет при себе. Эту ложу генерал Тарантасьев на всю зиму за себя взял и денежки внес.

– Это ничего не значит. Ежели вы производите беспорядок…

– Какой же беспорядок, позвольте вас спросить? Вот ежели бы мы дрались…

– Молчите, пожалуста.

– Не стану и перед вами молчать! Мелко плаваете. Да знаете, генерал Тарантасьев всех детей у нас крестил, и сами мы в двенадцатом классе и служим под его начальством. Да мужу моему стоит только слово сказать генералу…

– Маменька, оставьте, пожалуста, – упрашивает ее гимназист.

– Зачем я буду молчать, коли он ко мне привязывается! – возвышает голос женщина. – Кто вы такой, какого чина, что имеете право мне грозить?

– А вот я вам сейчас покажу!

– Не покажете! Руки коротки! По полету вижу, что не важная птица!

Размахивая руками, женщина толкнула ребенка. Тот заревел. Солидный мужчина из соседней ложи выбежал в коридор.

– Капельдинер! Капельдинер! – слышался его голос.

– Мировые-то судьи, слава богу, у нас не за горами! – не унималась женщина. – Нынче и хамку обидеть, так ответишь, а не токмо что чиновницу.

В ложу входит капельдинер. Заслыша шум, в партере подымается дежурный театральный чиновник и спешит на скандал.

Давление

Открытие нового моста через Неву. Народ придрался к случаю и гуляет. Некоторые по нескольку раз проходят взад и вперед. Местами движутся пестрые толпы; слышны толки, делаются замечания о прочности, идут рассказы о пробе моста.

– Приказано даже сгонять народ со всех сторон и прямо на середину моста, чтобы как можно больше давления было среди публики, – рассказывает какой-то новый тулуп. – Так и в газетах писано, чтоб давление на мосту… Анисим Калиныч, давай напирать друг на друга и делать давление.

– Зачем же им давление? – спрашивает его товарищ.

– А чтоб прочность пробовать. Выдержит – так ладно, а нет – подпорки начнут подводить. Тут нужна большая механика.

– Ты, брат, молодец, слышал звон, да не знаешь, где он, – поправляет чуйка. – Давление еще на прошлой неделе делали. И не публика, а гласные Городской думы. Самые которые грузные пришли и стали на самую середину. Потом гири квадратные принесли и начали три квадратных пуда на квадратный фут ставить, а сверху всего этого сам городской голова встал, да рядышком с ним купец Глазунов поместился. Вот что дом-то на Невском, так он. И хоть бы малость треснуло! Об этом действительно в газетах было писано.

– Зачем же купец Глазунов-то?

– А для почета, потому у него такая должность, что он комиссия, ну и именитый человек от купечества. Нынче, брат, не старая пора, купцам-то во всем уважение; где барин, там и купец с ним рядом. Вот он как выборный от купечества с городским головой бароном Корфом рядышком и постоял. Конечно, все это одна прокламация, а для всей торговой нации все-таки лестно. Купец – и с бароном рядом.

– Ври больше! Какой тут почет! Просто потому, что он грузнее всех.

– Толкуй! И погрузнее его есть, да ведь не ставили же. Вовсе он даже и не грузен, а так себе, средственный человек. Я Глазунова знаю очень чудесно: мы ему известку на двор возили.

– А самого Струве, который мост строил, не ставили?

– Зачем же его ставить! А вдруг он дух затаит, ну, и выйдет фальшь. Посторонних выбирали.

– Да ведь это ничего не составляет. Сколько хошь дух затаивай – а вес-то все тот же останется, – поясняет усатый человек в фуражке с глянцевитым козырем, в калошах с медными машинками и с новым зонтиком в чехле. – Тут действительно один почет без всякого антресоли. От всех званиев люди были. И с нашей трактирной стороны депутат Спиридон Иваныч Григорьев стоял. А в нем какой же груз? Он теперь после болезни так отощавши, что совсем без владения сил. Его только перстом ткнуть, так сейчас кверху тормашками…