Медовый месяц на ледяной планете. Рахош и Лиз

— Меня аж бесит, что так устала в первую ночь нашего медового месяца.

Я слышу разочарование в ее голосе.

— Почему?

— Ну, не знаю. Мне хотелось сделать ее особенной, — она протирает шкурой для обсушки свою мокрую гриву, чтобы высушить ее, а затем отбрасывает ее в сторону. Как только Лиз скользит ногами под одеяла, она ложится и затем смотрит на меня. — Хотела убедить тебя думать «чертовски жарко!», когда я ласкаю тебя.

Я быстро вытираю капающую воду со своего тела, заметив, что она смотрит на меня, в точности, как это делаю я. Я скольжу в шкуры рядом с ней и, приложив руку ей на талию, притягиваю ее поближе к себе. Я лежу на боку, так что она наполовину подмята подо мной, и наши взгляды встречаются.

— С тобой, моя Лиз, каждый день особенный. Каждый день — это «чертовски жарко!»

Она улыбается, ее руки лениво обвивают мою шею.

— Ты хотя бы понимаешь, что значит это «чертовски жарко»?

— Это означает, что у меня самая красивая, великолепная пара во всей пещере. Это значит, что она ненасытна. Это значит, что даже несмотря на то, что в паре у нее уродец, она заставляет его чувствовать, что в шкурах он вождь, — я легонько прикусываю ее подбородок, ее щеку, ее нос, ее лоб, ее ухо.

— Вождь в шкурах, — хихикает она. — А что конкретно вождь в шкурах делает?

— Все, что пожелает, — я издаю притворный рык и опускаясь вниз, прижимаясь ртом к ее гладкой коже, мимо ее выдающихся грудей и еще дальше вниз по стройной длине ее живота.

Сонный стон вырывается из ее горла, и она принимается приглаживать мою гриву.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

— Правда? — я облизываю ее пупок, потом опускаюсь ниже, и еще ниже. Я облизываю пушной пучок между ее бедер, а когда она раздвигает ноги, я двигаюсь между ними и устраиваюсь там поудобнее. Это мое любимое место, — прихожу я к выводу. Я люблю зарываться ртом между бедрами моей пары и лизать ее, пока она не покрывает мой язык своим возбуждением, пока ее влагалище не начинает сжиматься и требовать удовлетворения, и она цепляется мне в гриву, как будто она вот-вот разлетится на части. Я кладу руки ей на бедра и, смакуя ее, длинно и неторопливо провожу языком.

— О! — стонет она, и в кои-то веки с ее губ не срываются грубые колкости. Она нежная и открытая, такая же нежная и открытая, как ее влагалище под моим языком. — О, детка, ты в этом так хорош.

Я рычу от удовольствия, терзая третий сосок, выглядывающий из ее складок. Я люблю, когда она задыхается, когда она упирается бедрами мне в рот, словно может вдохновить мой язык еще больше. Я люблю ее хныканье от расстройства, когда я убираю рот, и люблю то, как мой кхай у меня в груди гудит и тихо напевает, довольный тем, что я беру свою пару.

Лиз задыхается от нужды, извивается подо мной и упирается пятками в шкурах — и мне в спину — когда она приближается к своей кульминации.

— Внутри меня, — говорит она, задыхаясь. — Хочу, чтобы ты был внутри меня, Р'aхош.

Ей я ни в чем не могу отказать. Я перемещаюсь на нее, накрывая ее рот обжигающем поцелуем. Ее ноги обвиваются вокруг моих бедер, а я пристраиваю свой член ко входу в ее сущность, после чего толкаюсь внутрь. Она испускает мне в рот стон, и я начинаю медленный, ровный темп, вколачиваясь в нее томными, дразнящими движениями. Я беру ее неспешно и нежно, целуя ее мягкие губы, выполняя каждый толчок, даже если это означает, что я должен сгорбить спину, чтобы наши тела соответствовали.

Кончает она быстро, ее влагалище крепко сжимается вокруг меня, и из нее вырывается слабый вскрик в то время, как ее тело, стискивая меня, напрягается. Когда я кончаю внутрь нее, то делаю это, издавая рычание, а потом мы медленно опускаемся в постель, сплетенными вместе телами.

Долгое время мы ничего не делаем, кроме как дышим, довольствуясь тем, что лежим в клубке конечностей.

— Пока что мне нравится этот медовый месяц, — заявляю я своей паре тихим голосом.

Лиз похрапивает, она уже заснула.

Сдерживая улыбку, я целую лоб моей пары. Люди. Такие хрупкие и так легко устают, даже тогда, когда утверждают, что это совсем не так.

***

На следующий день, когда мы идем по одной из заснеженных долин, мои мысли полны идеями относительно Лиз и ее медового месяца. Прошлой ночью она для игр была слишком уставшей, но я поклялся себе, что этим вечером мы разобьем лагерь пораньше. Пожалуй, этой ночью я примусь рассказывать ей о своем члене, в то самое время, как буду вставлять его в нее. Хочу, чтобы все то, что ей нужно от этой медовой луны, удалось. Хочу, чтобы она была рада, что она моя пара.

— Мне кажется, что впереди я кого-то вижу, — говорит Лиз, приложив ладонь к глазам.

— Да? — удивленный — и слегка раздраженный, поскольку я был слишком отвлечен, чтобы заметить первым — я поднимаю взгляд и замечаю знакомую фигуру. Это несомненно охотник, возвращающийся обратно в главную пещеру племени. У него на плечах тяжелые мешки, и я разглядываю рога, пытаясь понять, кто это.

Тогда я сдерживаю стон недовольства, осознав, что это Ваза.

Ваза — один из старейшин племени, вдовец, чья пара давно умерла. Обычно Ваза добродушный и уживчивый, но с тех пор, как появились человеческие женщины, он прям раздражает в своем рвении доказать, какой он хороший кормилец. Он хочет себе человеческую женщину, и я знаю, как он одинок.

Но все равно меня это раздражает.

Меня это раздражает еще больше, потому что теперь нам придется с ним разговаривать, а он позволит себе слишком пристально смотреть на мою Лиз.

Я смотрю на него вдали, гадая, не слишком ли поздно нам прятаться, но тогда Ваза поднимает руку в воздух и машет нам рукой.

— Эй!

Лиз оглядывается на меня, и ее взгляд излучает слишком уж много веселья.

— Привет, дружище! — кричит она радостно, после чего толкает меня локтем в бок. — Улыбайся.

— Зачем? Это же Ваза.

Она фыркает.

— Будь милым.

— Я всегда милый, — огрызаюсь я, тогда как Ваза трусцой бежит в нашу сторону.

По мере приближения к нам, Ваза сияюще нам улыбается, и тут он начинает хлопать в ладоши, словно очень-очень рад нас видеть. — Какое счастье вас обоих здесь встретить.

— Серьезно? — бормочет Лиз. — Весьма неожиданно. Как поживаешь, Ваза?

— Очень сытно! — он похлопывает ладонью по животу, а потом шлепает по руке, как будто демонстрируя свои мышцы. — Я возвращаюсь домой, чтобы доставить много свежего мяса для наших слабых новых женщин.

— О, боже, — говорит Лиз, и в ее голосе я слышу легкое раздражение. — Да ты самый отъявленный шовинист.

— Я кто?

— Герой, — сладко поправляет она. — Ты, должно быть, еще не знаешь этого слова.

Он ухмыляется и постукивает языком.

— Это потому, что человеческий язык такой смешной.

— Очень даже.

Я прикусываю внутреннюю часть щеки, потому что узнаю этот любезный тон Лиз. На самом деле это очень опасный тон, а Ваза этого не понимает.

— Мы направляемся в дальние угодья, — сообщаю я и, обняв Лиз за плечи, сжимаю их. Если я должен быть вежливым, то и она должна.