Медведь и бабочка

— Ну и что, что не я нашёл? — сказал Алёша. — Трогать её всё равно нельзя…

— Это ты своей бабушке расскажешь.

Длинный оттолкнул Алёшу. Тот сел на траву, тут же вскочил, вцепился в пиджак, зажмурился и всхлипнул.

— Борька, дай ему по шее!

— Там кто-то идёт, — ответил Борька.

— Где? — испуганно спросил Длинный.

— Вон вода булькает…

Не выпуская пиджака, Алёша открыл глаза. Все трое прислушивались к бульканью воды и чмоканью глины под ногами, и нельзя было понять, какой человек идёт, большой или маленький, пока из-за кустов не вышла Иринка, еле видная в траве, и тут же направилась к Алёше.

— Наши идут, — сказал Алёша.

Длинный спросил с насмешкой:

— И много вас таких?

— Там ещё отец с ружьём идёт, — ответил Алёша.

— Чего это мы стоим? — удивился Длинный. — Трое за один пиджак держимся, как Лебедь, Щука и Рак? Борис, одевайся, да пойдём.

Он помог Борису надеть пиджак, и оба, Длинный и Короткий, быстро пошли отсюда вдоль кустов. Издалека, перед тем как исчезнуть, Длинный показал Алёше кулак, и оба свернули за кусты и пропали, будто их и не было.

— Иринка, ты сюда не ходи, тут утка сидит, — сказал Алёша и пожалел об этом, потому что Иринка стала просить — покажи да покажи. — Я покажу, — объяснял Алёша, — а она испугается и улетит.

— Покажи.

— Я тебя водой напою.

— Покажи-ии…

— Я тебя холодной водой напою.

— Покажи-ии!

— Я тебя очень холодной водой напою.

Он привёл девочку к озеру, где под невысоким бережком в глиняной ямке сверху стояла, на дне вздрагивала чистая, чище воздуха, ледяная вода. Ямка была маленькая, и они по очереди умылись, напились из ладошек, а то и прямо из родничка. Иринку разморило, и она стала засыпать.

Алёша отвёл девочку на сухое место у озера, постелил ей свой пиджак, и она тут же на пиджаке заснула. Чтобы её не напекло солнцем, он на прутиках повесил над её головой свою рубашку и, пока собирал дикий лук, вслед за солнцем несколько раз передвигал рубашку с прутиками, чтобы лицо девочки всё время было в тени.

Он набрал полную корзину дикого лука, сел рядом со спящей девочкой и, прихлопывая на себе комаров, взглядывал на лицо Иринки. Во сне лицо у неё было другое — беспомощное, красное от жары, и было в нём взрослое выражение, будто знала девочка что-то такое, чего не знает никто.

«Наверное, сон интересный видит, — думал Алёша. — Я маленький был, с Иринку, какие сны видел! Потом и не поймёшь, где правда и где сон. Домой надо идти, да Иринку жалко будить. Пусть свои сны досмотрит, все до одного».

Так сидел Алёша тихо-тихо, ногами к воде, охранял Иринкин сон и чуть не просмотрел, как у ног его в водяной траве проплыла дикая утка с утятами. Проплыла она бесшумно, травинкой не покачнула, и утята за ней — пушистые коричневые шарики, ровно, как по шнуру, проплыли.

И ещё запомнилось Алёше, что в пути утка будто сама с собой разговаривала — покрякивала себе под нос, а на самом деле, и Алёша это знал отлично, утка переговаривалась с утятами, учила их, куда им плыть и как им сразу после рождения вести себя на озере, где много всяких опасностей.

Тут Алёшу кто-то больно стукнул по подбородку. Кто? За что? Никак, Длинный с Коротким вернулись и бьют его?

Огляделся Алёша. Никого. Ни Длинного, ни Короткого. Иринка сопит под боком, и мошки над ней толкутся. Одной рукой Алёша мошек прогоняет, а другой трёт себе подбородок. Никто его по подбородку не бил, а это он задремал, голову уронил, сам о себя подбородком стукнулся, и спросонок ему больно показалось и страшно…

А утка где? Только что была. Была, да нету. Ни утки, ни утят. Может, наснилась? Кто скажет? Та, что в гнезде, была, а этой не было? Как не было — ей самое время детей выводить, к озеру вести и по воде прогуливать, по укрытиям, по тайным водяным тропинкам.

КОТЕЛОК

Отец, мать и Алёша плыли на лодке — сено с сенокоса везли. Отец сидел на вёслах, мать с кормовиком на корме, а Алёша лежал на возу и слушал, как в горячей глубине его запутался и сердится шмель. Шмель начинал басом, переходил на шёпот и обрывал сам себя, и Алёша всё ждал, когда же он рассердится по-настоящему.

Рядом по черенок были воткнуты две косы, большая и средняя, отцова и мамина, и Алёша нет-нет да и дотрагивался до большой. Этой косой отец учил сына косить, и жало её, если вынуть на свет, было выбелено косьбой.

— Николай, — услышал он, как мать окликнула отца. — Искупаться бы…

— Чего же ты раньше не сказала! — обрадовался отец и быстро-быстро заработал вёслами…

— С лодки или с берега? — спросил он через некоторое время.

— Как это с лодки? С берега. Там и чаю попьём.

Лодка ткнулась в берег, и Алёша поглядел сверху вниз.

Отец и мать в четыре руки вытянули лодку на берег, и отец позвал его:

— Алёша, слезай.

— Неохота, — ответил Алёша и спрятался.

На самом деле ему очень хотелось быть вместе с родителями, и он сказал «неохота», потому что хотелось ему и поозорничать, да и разморило его.

Больше Алёшу не звали. Он полежал и выглянул снова. Отец-мать под ивой развели костёр, и пламени по такой жаре не было видно, а слышался только огненный трескоток.

Вот родители вскипятили чай, поставили котелок остывать в реке Вятке, а сами пошли купаться. Отец разделся, разбежался, подпрыгнул у самой Вятки, с головой ушёл под воду, вынырнул совсем не в том месте, где его ждал взглядом Алёша, а подальше и, отфыркиваясь, что-то прокричал не своим голосом. Алёша разобрал одно только слово:

— Воля!..

Алёша стянул с себя рубаху, запутался в штанах, но стянул и штаны, с воза бухнулся в воду и неудачно — животом, живот отбил. Заплакал Алёша, и, чтобы мать не видела его слёз, заплыл по другую сторону лодки, и, кривясь от плача, ушёл на дно. Зелёная, холодная, на родниках, толща воды обняла и потащила его, и он открыл и тут же закрыл глаза и изо всех сил заработал руками.

Алёша выкарабкивался наверх, к воздуху, долго-долго и когда выкарабкался, то сквозь воду и волосы, как сквозь водоросли, увидел вытянутое прыгающее солнце и закричал отцовым голосом:

— Э-ээй!

От крика вода попала ему в рот. Алёша закашлялся, добрался до мелкого места и кашлял до тех пор, пока мать не постучала кулаком по его спине:

— Кашлюнко ты мой родной!

Она улыбалась ему мокрым лицом, и Алёша ответно улыбался ей и дышал тяжело и счастливо.

— Отца зови чай пить, — сказала мать и, не дожидаясь, пока Алёша выполнит её просьбу, крикнула молодым сильным голосом: — Никола-ааай!