Медведь

– Ты всю жизнь провел в темноте шахты, под землей, в двух шагах от преисподней… – бормотала она. – Вот темнота и не отпустила тебя… Позови ко мне сына.

– Мама, это я. Я здесь.

– Сынок… Ты… – Мать осеклась, повернула к нему голову. – Ты пришел…

– Конечно, мама. Как ты?..

– Когда-нибудь ты будешь другим, – горячо зашептала она. – Я видела сон. А вчера отец пришел и сказал… Разве я не говорила тебе? Я ведь знала, что так и будет!..

– Ты, мам, лежи, не разговаривай, набирайся сил.

Петр старался не касаться простыни, которой была укрыта мать. Из-под нее во все стороны топорщились пипетки и трубочки. И все они уходили в живое тело матери.

Она внимательно на него смотрела. Петр осторожно погладил кончиками пальцев худенькую ладонь.

– Бойся темноты, сынок. Не уходи под землю. Не делай этого…

– Не буду, мама…

– Запомни это! – сказала она резко. – Слушай себя, ищи свет в себе, иди за этим светом… Он приведет, он укажет… Только наверх.

– Да, мама.

Петр не понимал, о чем она говорит. Какой-то бред. Ей совсем плохо.

– Ты, верно, думаешь, что твоя мать – сумасшедшая. – Она закрыла глаза и отвернулась. – Думай что хочешь. Это не важно. Только помни: наверх. Иначе темнота засосет тебя, и ты никогда не выберешься к свету – забудешь дорогу… Вот и отец так же… Помни…

– Хорошо, мама.

Он посидел с ней еще минут пять. Она молчала. Лежала с закрытыми глазами, и только едва заметное дыхание говорило о том, что она еще жива. Потом он поднялся и направился к двери. Через полчаса нужно на работу.

Он уже взялся за ручку двери, когда вновь услышал ее дребезжащий голос:

– Наверх… Ради меня…

– Да, мама.

А на следующее утро, за несколько минут до его прихода, она умерла.

– Через месяц после смерти матери началась война. – Потапчук перевернул несколько листков. – Петр вместе с другими беженцами оказался в Сибири. Так, в одиннадцать лет, он оказался воспитанником детского дома имени товарища Коромыслова.

– Веселое у него было детство, – заметил Малахов.

– Обычное для того времени. Война, детдом… Кстати, там он занялся спортом – при детском доме была боксерская секция. Нужно признать, что определенных результатов он добился. Даже во время службы в армии он продолжал тренироваться и выступать на ринге. За несколько лет вырос до кандидата в мастера спора СССР, был двукратным чемпионом Сибири, призером чемпионата России. Он должен был войти в сборную Союза, но… Решающую роль сыграло мнение его тренера…

Потапчук порылся в дипломате и вытащил папку. Хитроумная никелированная защелка скрепляла разнообразные материалы: отпечатанные машинописные листы, какие-то справки, газетные вырезки…

– Вот… Сохранилась стенограмма совещания тренеров… «Если бы этот парень мог на минуту забыть о бабах, я бы сделал из него чемпиона мира в полутяжелом весе. Сейчас ни в одном из наших клубов нет парня, который мог бы свалить его с копыт. Когда я открыл этого парня, то обрадовался – решил, что наконец-то у меня будет настоящий чемпион. Я нянчился с ним столько лет… Но этот олух совершенно не хотел заниматься в полную силу. Такие данные… А характера маловато. Вы ж видели его на ринге – он побеждает без труда. Но вот когда я стал его сводить с настоящими боксерами, мастерами, он сломался. Четыре месяца не показывался на тренировках… Позавчера только заявился. А вы говорите об Олимпиаде!.. Да, он быстр, и удар поставлен. Даже сейчас, после четырехмесячного безделья, он справится с любым из остальных моих парней. Разве что выставить против него тяжеловеса… Однако, если ему врезать, как следует, то он сразу наложит в штаны! Вся мишура слетит с него в один миг. Весь вопрос в том, кто ему врежет? Но я уверен, что на Олимпиаде такой парень найдется. И тогда Петр сбросит перчатки и уползет с ринга. Я знаю. Он сам не знает этого, а я знаю… Повидал на своем веку…»

Потапчук перевернул страницу и посмотрел на Малахова. То что он читал, напрямую к похищению Натальи не относилось. Однако помогало уяснить характер Лозовского, выявить возможных врагов.

– Лозовский бросил спорт и устроился на работу продавцом. Администрация магазина характеризовала его с самой положительной стороны. Эти характеристики были приобщены к делу об избиении Лозовским пятерых китайцев – он забрал у них чемодан с обувью, одеждой и американской тушенкой. Был суд.

– Дали срок?

– Нет. За недостаточностью улик Лозовский был освобожден из-под стражи. Странное дело… Путаное. Я просмотрел все материалы, но так и не понял, что же там было на самом деле…

Он рисовал на потрескавшейся стене в подворотне. Мел крошился в руках – глаза Маринки выходили совсем не такими, не похожими. Со стороны это, наверное, казалось забавным: стоит подвыпивший парень и рисует девичье лицо. Вот и эти узкоглазые проходя мимо, вызывающе засмеялись, словно он отмочил только что забавную шутку. И смех их был похож на птичий щебет.

Петр обернулся. Их было пятеро. Одинаково одетые, одинаково причесанные, одинаково скалящие свои зубы.

– Проваливайте, желтопузые, – процедил Лозовский. – А то я рассержусь, и тогда вам будет больно, до чрезвычайности больно. А потом вы поползете домой, посмотрите друг на друга и решите, что вам нужно убраться обратно в свою Поднебесную Империю.

Непонятно, зачем он это говорил. Все равно они ни черта не понимали по-русски: умели только здороваться, торговаться и материться. Стоят, тыкают пальцами в портрет, хохочут… С какой стати?!.. Это его дворик. И подворотня эта его и Маринки. И этим уродам здесь делать нечего! Скалятся!.. Придется закатить им несколько оплеух.

Одним шагом Петр сократил дистанцию. В подворотне сразу стало тесно. Обступили со всех сторон. А тот, что покоренастее, видно, понял по лицу Лозовского, что сейчас начнется и принял стойку. Каратист, что ли?.. Весь напряжен, а руки расслабленные, как плети.

Да только Лозовский знал цену этой расслабленности, что преображается в мгновенные рубящий удар, от которого сразу же проваливаешься в темноту, в глубокий нокаут.

А между тем вот-вот должна выйти Маринка. «Припудрю носик». До встречи оставалось всего минут двадцать. Лозовский рассвирепел. Не хватало, чтобы она увидела этих хохочущих над ее портретом идиотов.

И он сделал финт левой, пытаясь раскрыть защиту Коренастого, а правой нанес удар в челюсть. Замечательный прием, один из самых любимых, верный способ успокоить любого на те десять секунд, что отсчитывает рефери. Он ни о чем не думал: тело само помнило, что ему нужно делать. Удар был проведен безукоризненно, но желтопузый каким-то чудом успел уклониться. И тут налетели все остальные.

Лозовский закружился, затанцевал на месте, уклоняясь от появившихся в их руках цепей и кастетов. Руки молниеносно наносили удар за ударом, а глаза видели каждого и всех сразу.